Лондон: время московское

— Young man, do you have money ? [48] Молодой человек, у вас деньги есть? (англ.) — со скучающей миной спрашивает ЕГО Зинаида.

— I am a rent boy, madam, my name is Toy, Boy Toy ! [49] Я мальчик по вызову, мадам, меня зовут Игрушка, Мальчик-Игрушка! (англ.) — помедлив, добавляет ОН.

— Это Зина, Марина и Ляма, познакомься! — сквозь музыку пытается прорваться ОНА.

На танцполе появилась длинноногая негритянка в черном кудрявом шарообразном парике, в пять раз больше ее головы. Ее переливающееся белое платье с длинным разрезом сбоку сверкало блестками в лучах софитов.

— Come on everybody! I say now let's play a game! I bet you I can make a rhyme out of anybody's name! The first letter of the name, I treat it like it wasn't there. But a В or an F or an M will appear. And then I say bo add a В then I say the name and Bonana fanna and a fo. And then I say the name again with an F very plain and a fee fy and a mo. And then I say the name again with an M this time and there isn't any name that I can't rhyme! The name game! [50] Друзья, собирайтесь, и будем играть! Я имя любое могу срифмовать! Букву заглавную я опущу. На В, или F, или М заменю. Потом скажу “бо”, В и имя еще, за ними же будут “Бонана фанна” и “фо”. Затем снова имя, с F начнется оно, потом я скажу “фи фай” и “мо”. В последний же раз буду с М начинать, я имя любое могу срифмовать! (англ., популярная песня середины 1960-х The Name Game , Ширли Эллис.)

Повернувшись в сторону стола с дамами, мимо микрофона, певица крикнула:

— Give me a name .

— Зина! — крикнула в ответ одна из матрон.

— Zina, bo Bina bonana fanna fo Finafee fy mo Mina-Zina .

— Наташа! — крикнула жена Милана откуда-то сбоку.

— Natasha, bo Batasha bonana fanna fo Fatasha fee fy mo Matasha-Natasha, from Russia.

— Boris !

— Boris, bo Boris bonana fanna fo Foris fee fy mo Moris-Boris ! The name game !

ОН и ОНА. 8:00.

Где-то в глубине Мейфэра по пустынным улицам не спеша ползет электромобиль молочника в ромашках, изредка обгоняя тихих благообразных старушек в шляпках и с корги на поводке. Через открытое узкое окно на втором этаже викторианского особняка доносится приглушенная мелодия последнего альбома Daft Punk “Get Lucky” . Появляется и исчезает тень высокого мужчины, еле слышен его охрипший голос:

— Знаешь, что общего между карандашом и ботинком?.. — строго спрашивает ОН свою собеседницу, разглядывая ЕЕ, как будто видит в первый раз. — Они оба оставляют след!

— Кто все эти люди? — кивая головой в сторону огромной пятиметровой кровати от Антонио Питтерио, спрашивает ОНА, сидя голой рядом с НИМ на персидском шелковом ковре, посреди пятен от переполненных пепельниц и пустых бутылок Petrus Magnum .

— Еще час назад они были твоими лучшими друзьями!

Идея аукционного дома MacDougall’s родилась среди зеленых бобов эдамаме, посыпанных крупнозернистой солью, дымящегося мисо-супа с белыми квадратиками тофу, золотисто-оранжевым лососем и брюхатыми розовощекими креветками, и все это — на фоне ржавой токийской осени на эстампах, украшающих японскую забегаловку в самом центре Лондона.

“Так давайте откроем собственный аукционный дом”, — подытожил молчавший до этого муж наши жаркие споры о том, что все на русском аукционном рынке неправильно. В ответ все спорщики замолчали, над столом повисла пауза, заполненная приглушенным жужжанием разговоров за соседними столиками, а я с тоской принялась разглядывать двух борцов сумо, вцепившихся друг в друга на ближайшем эстампе. Борцы эти были величины необыкновенной — этакие горы жира, оползающие книзу мощными тектоническими складками. Оглядываясь назад, я благодарю судьбу за то, что супруг мой, безмолвно разглядывавший эстампы на протяжении наших многочасовых разглагольствований о русском искусстве, не предложил мне заняться японской борьбой, — потому что, во-первых, неизвестно еще, достигла ли бы я екодзуна, а во-вторых, все-таки не хочется становиться такой толстой.

Случился этот обед в 2004-м. Сложно мне теперь судить, действительно ли уж так все было кисло на русском арт-рынке, но с уверенностью могу сказать, что аукционов в Лондоне по русскому искусству проходило тогда всего три в год: два у Sotheby’s и один у Christie’s при совокупном годовом объеме продаж в районе пятидесяти миллионов. То есть ниша для третьего аукционного дома объективно была. Им мы и стали.

Поначалу в создание аукционного дома по русскому искусству с энтузиазмом включились все участники той японской трапезы. Кто-то взялся печатать каталог в Москве, поближе к покупателям, — неслыханное по тем временам дело, ведь до сих пор все конкуренты делают это на Западе и потом мученически растаможивают издания при ввозе в Россию. Кто-то взял на себя вербовку русских экспертов — тогда в Лондоне эксперты по русскому искусству были только западные и с российскими, между прочим, никто не консультировался вообще! — не то что сейчас. Кто-то пообещал дать на торги принадлежащие им работы и поговорить со знакомыми коллекционерами, чтобы и они дали. Выходило, открыть собственный аукционный дом — ну плевое дело: собрал по знакомым хорошие картины, пригласил классных экспертов, нашлепал на картинки наклейки с номерами лотов, чтобы по порядку развесить, издал каталог — и вперед! Да, и еще обязательно страховку надо профессиональную — чтобы за ошибки расплачивался все-таки Ллойд.

Самое удивительное, что многое в теории, разработанной под парами мисо-супа нашей пестрой маниловской кучкой, оказалось впоследствии верно: проговоренная тогда модель работает уже десять лет — MacDougall’s осенью празднует свой юбилей. За это время он стал пятым по величине английским аукционным домом, уступая только гигантам, чьи истории начались пораньше, то есть в восемнадцатом столетии, но главное — мы создали прецедент. Впервые за всю историю аукционного бизнеса выскочка сумел по объемам продаж в своем секторе подойти вплотную — а были случаи, что и превзойти! — к двум китам — конкурентам. Поэтому, когда я давеча увидела в Интернете свою фотографию с этаким странным оскалом, я не удивилась и не расстроилась — наверное, добрым людям представляется, что только у вампиров в бизнесе все получается. Значит, клычки подрисовать и зубки отретушировать — святое, можно сказать, дело!

Но теория теорией, а практика, конечно же, внесла огромные коррективы в радужные первоначальные планы. О том, как с гиком и свистом провалился первый аукцион, я написала целый роман. Не вдаваясь теперь в подробности, скажу, что главной причиной неудачи была неправильно выбранная стратегия по подбору коллекции. Поначалу мы хотели быть маленькими и скромными, найти какое-то свое место под солнцем, еще не занятое гигантами, и тихонько себе сидеть. Реализовалась эта концепция следующим образом: на первом аукционе мы сделали ставку на работы русских художников-эмигрантов. Во-первых, потому что сами с мужем их долго коллекционировали и некоторые эмигрантские семьи в Париже лично знали. И во-вторых, потому что именно к ним я обратилась, когда собирала подборку для первого аукциона, — и они не отказали.