Лондон: время московское

Дни свои он проводит в собственном поместье в пригороде, ходит на выставки, куда так приятно покупать билеты через Интернет, и русский балет выезжает посмотреть, когда представляется возможность (“смотреть, как англичане танцуют, — это извините”), обедает в гастрономических ресторанах в даунтауне или хватает панини в “Старбаксе”, когда нет времени, ну и всерьез увлекается игрой в поло…

— С англичанами играешь?

— Ну конечно. Не с русскими же, — усмехается Евгений Александрович.

— Почему бы и нет.

— Русские не играют в поло.

Иной раз после его комментариев начинает казаться, что, посидев на этом острове среди англичан, Евгений Александрович стал заправским русофобом.

— Станешь тут русофобом, когда проведешь четыреста собеседований, из которых восемь — с русскими, — грустит Чичваркин. — И ни одного из них не возьмешь, хотя очень нужно кого-то взять, ведь двенадцать процентов наших покупателей говорят по-русски.

— Что, на общем фоне наши смотрятся не очень?

— Через пять минут хочется сказать “спасибо, до свидания”. А кому-то хотелось сказать уже прямо сразу.

— Что должен человек сделать, чтобы хотелось его сразу послать?

— Выглядеть как чудовище. Без красавицы… Наши консультанты говорят на десяти языках. Мы даже китайца смогли найти. А с русским — проблемы.

Директор винного бутика Татьяна Фокина — счастливое исключение из общего правила, подчеркивает Чичваркин. Да и сам он, в общем-то, тоже может претендовать на исключение из позорного списка.

Про тех, кто уехал, принято рассуждать в терминах “вписался — не вписался”. Оказавшись в чужой среде, но с миллионами на счету, легко скиснуть — сложно найти в себе мотивацию что-то делать и еще сложнее, начав, не облажаться. В случае Чичваркина вписка, кажется, прошла как по маслу. Он не облажался.

У его винного магазина неплохая пресса, хороший трафик, ясная коммерческая перспектива (предприниматель говорит, что окупит инвестиции уже через год и девять месяцев). Да и свободное от гедонизма время он проводит с пользой.

Накануне нашей встречи Чичваркин проработал целый день на кухне “мишленовского” ресторана — трудился там “поваренком”. Миллионеру доверили отжимать масло из мяты и резать капусту.

Не то чтобы Чичваркин собирается становиться ресторатором. Просто хочет знать, как создаются кулинарные шедевры. Потому что любит вкусно пожрать: ему не все равно, что пить, и также не все равно, что есть.

Он не только крутится на лучших кухнях мира, но и берет кулинарные уроки, а полученные знания применяет, устраивая домашние вечеринки для крайне узкого круга друзей и хороших приятелей. “Иногда мы вместе с дочкой просто печем пироги”, — говорит Евгений Александрович.

В общем, любой из нас наверняка с превеликой радостью махнулся бы с Чичваркиным местами. Во всяком случае, я, голодранец, запросто променяю унылый совок российской державности со всеми олимпиадными кольцами и родными березками на ящик роскошного виски, колпак лондонского поваренка и английское правосудие в придачу.

Смущает лишь одно: сам поваренок тоже хотел бы махнуться с нами местами.

Несмотря на все предпринимательские достижения и гедонистические радости лондонского бытия, Чичваркин в Англии по-прежнему не живет, а лишь пережидает смутные времена.

Когда он рассказывал лондонским знакомым о новостях Олимпиады и говорил, что “наши взяли золото”, некоторые на всякий случай задавали вопрос: а кто для тебя “наши”?

Для Чичваркина это не вопрос. Он даже накануне соревнований подключил тарелку, чтобы болеть за российскую сборную.

А на игру в поло он приезжает так, чтобы время оставалось только переодеться. Когда все заканчивается, благодарит английских товарищей по команде за игру, извиняется за допущенные оплошности — и уезжает, сознательно избегая общения за пинтой пива.

Он говорит, что понимает русских, которые так хотят стать тут своими, что даже пишут ему эсэмэски по-английски, — но никогда сам так не делает, потому что не хочет ломать себя через колено. И не предпринимает поэтому никаких специальных усилий, чтобы бегло заговорить на английском.

Хочет, чтобы язык выучился как-то сам собой. Но пока сам собой он выучился только у детей, которые при прочих равных теперь предпочитают говорить по-английски (отец даже боится, что со старшим они “упустили русский язык”).

Чтобы главе семейства стать тут своим, надо хотя бы начать поздравлять всех “с крисмасом” — а Чичваркину “с крисмасом” поздравлять лень. Для него это не праздник, а время, когда можно неплохо заработать — на тех, кто поздравляет других.

И называть цыган не цыганами, a travellers ему кажется псевдотолерантностью. Англичане вообще представляются ему людьми хоть просвещенными и дельными, построившими великое государство и потрясающий город, но все-таки немножко двуличными.

Любое его общение с английской публикой заканчивается одним и тем же: рано или поздно Чичваркин приходит к пониманию, что человеку нужно от него лишь одно — деньги.

— Вот кто-то тебе что-то предлагает, ты говоришь “нет-нет-нет”, а потом подумаешь: “Ну ладно, давайте…” — продолжает Евгений Александрович, — и в тот же момент понимаешь: точно, деньги нужны… Конечно, везде есть интеллигенция. Но у меня нет шансов с ней встретиться. Какому-нибудь Стивену Фраю ведь со мной абсолютно не интересно. И ни с каким англичанином не будет той близости, которой можно достичь с русским… Я тут подумал, что в шесть лет это будет срок окончательной ассимиляции. Больше, чем в этот год, я вряд ли ассимилируюсь.

— То есть не очень-то ассимилируешься.

— Я жду, когда власть сменится, чтоб вернуться в Россию и построить филиал рая на земле.

Чичваркин, конечно, саркастически улыбается при этом. Потому что давно уже свыкся с мыслью, что Путин всех перехитрил и укрепился на троне надолго.

Но я знаю, что тут Евгений Александрович серьезен как никогда. Эта идея фикс — построить именно в России свой райский уголок — преследует его много лет.

В свое время торговец с рынка занялся телефонами по чистой случайности — друг попросил помочь. А дальше просто понесло. Но когда-нибудь — например, после выхода “Евросети” на биржу — ее создатель должен был смотать удочки, чтобы заняться делом, к которому у него по-настоящему лежала душа.

К чему она лежит, Чичваркин понял после того, как побывал в потешной “русской деревне” Верхние Мандроги, построенной петербургским бизнесменом Сергеем Гутцайтом на берегу реки Свирь.

Туристический комплекс с лосиной фермой, стрельбищем, ремесленной слободой, музеем водки и вертолетной площадкой так его впечатлил, что сначала он думал купить Мандроги у Гутцайта, но не сошелся в цене, да и загорелся идеей самому сделать нечто подобное — только по-своему, и больше, и круче.