Лондон: время московское

Маркс углублялся в изучение реальностей Британии индустриального века и пытался пробудить его жертв, показать им подлинный характер их эксплуатации — безуспешно. Другие изгнанники отвечали на все окружавшее их тем, что притворялись, будто они находятся совсем и не в Англии. Александр Герцен прожил в Лондоне тринадцать лет, но настоящим домом так и не обзавелся. Он переезжал из одного в другой поразительное число раз — двадцать два, — перемещаясь от Трафальгарской площади к Ричмонду со множеством промежуточных остановок, и это позволяет заключить, что его снедало постоянное ощущение неуюта, нигде не чувствовал он себя как дома и вечно искал что-нибудь получше.

“Такого отшельничества я нигде не мог найти, как в Лондоне, — писал он в «Былом и думах». — Нет города в мире, который бы больше отучал от людей и больше приучал бы к одиночеству, как Лондон”. В друзьях у него состояли одни лишь русские — можно также сказать, что список его гостей производит внушительное впечатление. В течение нескольких лет у него побывали Толстой (1861), Тургенев (1862), Достоевский (1862), Некрасов (1857), Бакунин (1863) и Чернышевский (1859) — все они останавливались или просто обедали в том или ином из домов Герцена. Остается только гадать, одобряли ли его соседи-англичане этих странных русских визитеров: возможно, не одобряли, отчего он и переезжал столь часто.

Герцен всегда поддерживал чисто русскую атмосферу и у себя дома, и в редакциях издаваемых им газет. Журналист из “Сатердей Ревю”, посетивший однажды редакцию “Колокола” на Каледониан-роуд, вообразил, что ему ненадолго явилась картина, характерная для Российской империи. “Занимаемые ими комнаты славянский дух наполнял столь основательно, что посетителю их могло показаться, будто его вдруг перенесли в Москву или Петербург. Полки, уставленные русскими книгами, столы, заваленные русскими гранками, русские рукописи, представленные авторами, которые изъясняются на русском или на польском языке”.

Картина до странного мне знакомая. Мама особенных сантиментов в отношении родины не питала. Но некоторые из ее подруг-соотечественниц заключали себя на манер Герцена в кокон русскости. Кухня одной из них словно обросла черно-красно-золотыми покрытыми лаком деревянными ложками, резными разделочными досками с тройками и жар-птицами. На стенах гостиной плотно висели картины, изображавшие березовые рощи и церкви, а все ее горизонтальные поверхности были заставлены матрешками, палехскими шкатулками, кавказскими кинжалами и тяжелыми хрустальными пепельницами. Она словно в магазине “Березка” жила. Не ждавших беды гостей-англичан, на лицах которых стыло выражение легкой контузии этой эстетической бомбардировкой, усиленно угощали водкой и заставляли курить “Беломорканал”.

“Во как, — хмыкала хозяйка, разливая «Столичную». — Поехали!” Даже ребенком я улавливал в ее агрессивном гостеприимстве явственный оттенок садизма, она как будто мстила за себя британцам с их сдержанностью и хорошим вкусом.

То было поколение назад, когда русские казались еще чужими и экзотичными. Ныне их в Лондоне столько, что они превратились в неотъемлемую часть столичной жизни: русский олигарх стал наряду с саудовским принцем и банкиром из Сити легко узнаваемым типом горожанина. Болельщики “Челси” — или, как они шутят, “Челски” — уже не один год носят русские меховые шапки, принося тем самым дань иронического уважения владельцу клуба Роману Абрамовичу. Все это так привычно, что почти уже и не смешно. Россия стала главным веянием времени. Лондонский ресторан “Мари Ванна” забит до отказа — хоть и не до такого, как в нью-йоркской “Мари Ванне”, — и заполняют его не только мучимые ностальгией русские экспаты, но и обычные лондонцы, без хлопот включившие в свой космополитический столичный репертуар, вслед за тайской лапшой и острым карри, борщ и блины.

Конечно, большинство нынешних изгнанников может — и делает это — разъезжать по всему белому свету, не заглядывая только в Россию. Евгений Чичваркин, один из создателей империи “Евросеть”, торгующей в розницу мобильными телефонами, нажив неприятности с конкурентами и российской таможней, владеет теперь в Мейфэре магазином элитных вин. Его основные клиенты могут посидеть на тяжелых деревянных табуретах оборудованного высокотехнологичной автоматикой винного бара и посмаковать драгоценные напитки по пять граммов из огромных бокалов, прежде чем купить бутылку. Дела идут хорошо. Одевается Чичваркин на манер первоклассного гоанского бомжа и, похоже, смирился с тем, что домой он вернется не скоро. “Посмотрим, — говорит он. — Россия меняется быстро”.

Чичваркин — буканьер капитализма, оптимист, способный уцелеть в любой катастрофе. А вот банкиры и юристы Hermitage Capital , коллеги убитого аудитора Сергея Магнитского, — люди более консервативные. Когда-то они зарабатывали деньги, играя по правилам, продавая свой опыт и респектабельность видным западным инвесторам, которым требовались надежные финансовые управляющие, умевшие работать на Диком Востоке.

Ныне — после убийства Сергея Магнитского российской полицией — великое множество их, и банкиров, и юристов, осело в Лондоне и занимается различными инвестициями. Владимир Пастухов считался когда-то одной из умнейших голов в мире российского финансового права, он верил, что хорошие мозги способны навсегда изменить Россию. После смерти Магнитского он бежал из страны вместе с другими сотрудниками Hermitage . Обратившись в изгнанника, Пастухов не сломался — теперь он читает лекции в Оксфорде, проводит кое-какие исследования. Но предпочел бы работать дома.

Иностранцы заполняли Лондон всегда — это наследие двух тысяч лет существования города в качестве великого торгового порта. Но, несмотря на то что они всегда были неотъемлемой частью Лондона, лишь очень немногие из них становились настоящими лондонцами. Здесь все-таки не Нью-Йорк: Лондон радушно принимает иностранцев, но не ассимилирует их всерьез. Это вовсе не значит, что британцы не любят чужеземцев. Напротив, спросите у лондонцев, что им больше всего нравится в их городе, и ответ “разнообразие” или схожий с ним окажется одним из первых в списке. Однако здесь существует набор социальных норм и опознавательных знаков, клановое взаимопонимание, уникальное и исключительно британское.

Возможно, сознание того, что они никогда не станут своими, и делает жизнь многих лондонских русских не очень счастливой. А возможно, все дело в том, что они, подобно моей матери, обнаруживают: их эмоциональная длина волны неизменно отличается от той, на которой работают их соседи. Конрад говорил в “Тайном агенте” о “комфорте полного самообмана”. Но, сказать по правде, лишь немногим изгнанникам, и даже изгнанникам добровольным, коих принято именовать экспатриантами, удается внушить себе уверенность, что в Лондоне они чувствуют себя как дома. Столько русской одаренности, столько денег, столько ума и опыта — и все это бессмысленно утекает, просачиваясь в лондонскую глину. На протяжении многих поколений. Пустить бы эту энергию на что-то большее, чем создание шума, пустые траты и потворство своим желаниям, и она могла бы осветить Россию на тысячу лет вперед.