Лондон: время московское

Кстати, как вам такой девиз, голубочки? Все ввысь, да ввысь, да ввысь, горлинки вы мои. Город не стоит на месте, он возносится, и рушится, и вновь возносится, от стародавних лачуг из земли, да глины, да сажи до грандиозных летучих воздушных дворцов, до которых мы, Бог даст, доживем — ну, уж я-то точно доживу, никуда не денусь; ваш любезный замарашка-дядюшка вовек не расстанется с этим ладно вылепленным Лондоном, он пребудет до тех самых пор, когда последний из богов уберет свой перст из центра Вселенной, а быть может, и после.

Как прекрасен Лондон с высоты десять футов над землей! Но, дядюшка, возразите вы, ведь Лондон — город для людей! А где ж вы видели человека, в котором было бы десять футов росту? И взгляд человеческий не подымается выше предметов, расположенных на известной высоте над булыжной мостовой!

Нет, голубочки. Лондон — он не для людей; он и не был для людей в течение тоже вполне известного, хотя и очень долгого времени. Почем знать, когда сварливые древние правители горделиво расхаживали по массивным глинистым пластам, быть может, тот Лондон и был для людей — и, ясное дело, ничего знаменательного не воздвигалось там выше семи футов над землей, если не считать головы неверного каменотеса Броги, посаженной на кол высотой в девять футов. Но Лондон перестал быть городом для людей в тот самый миг, когда в него, цокая копытами, вошла первая лошадь. И в самом деле, с тех пор (и до недавнего времени, мы до него еще доберемся) Лондон был городом для лошадей.

И вот что вы должны понять касательно десятифутового разрыва между лондонскими мостовыми и лондонскими красотами: десять футов — это заведомо больше радиуса ударной волны от дорожной грязи. Римляне привели с собой лошадей, но не привезли щебня, и мистер Макадам [56] Макадам Джон Лауден (1756-1836) — шотландский инженер-дорожник, изобретатель дорожного покрытия, названного его именем. В 1827 году занял пост главного дорожника Британии. (который, вот досада, не был лондонцем) слишком долго не мог заметить, что дороги можно класть прямо поверх почвы. В итоге вышеупомянутые глинистые пласты превратились в глинистую систему дорог — липких и вязких дорог, состоящих отнюдь не только из грязи, но еще и из дождевой воды, сточной воды, стоячей воды, пива, крови, мочи, слез, пота и дерьма. О, сколько там было дерьма, голубочки! Вдоль всех дорог громоздились горы вонючих влажных испражнений, их сгребали в кучи и сдвигали в сторону, чтобы освободить место для нового дерьма, лепили к стенам и дверям, да и ко всему, что слишком долго оставалось на месте. Это позволяет нам чуть лучше понять лондонскую бедноту, голубочки, — тех, кто не мог бежать от громоздящегося дерьма, не мог позволить себе удрать в деревню и все сидел и сидел на месте, кляня крохотных властителей смердящей юдоли испражнений.

Так что люди добрые и сильные — или, во всяком случае, богатые — возносили свой город ввысь. Строили так, чтобы город парил над грязнющими конными тропами. Их Лондон начинается с первого этажа (второго, друзья мои янки, второго!): на смену лачугам приходят мраморные виллы, они рушатся и сменяются кирпичными и обшитыми дубом домами; скрипучие, толстостенные, зловонные сооружения, что принимали по-истине угрожающие размеры, каждый новый этаж больше предыдущего, они нависали над улицами, выдавливая из Лондона свет; зиккураты, перевернутые с ног на голову, фахверки с окнами в ромбик, а кто побогаче, те возводили и сносили здания поистине огромные, что твои дворцы, с завитками, зубцами, коньками и горгульями; а ежели кто покидал сей мир или же по стечению обстоятельств терял свою землю, так его дом разбирали и вновь собирали где-нибудь неподалеку более удачливые горожане. И как дерьмо громоздилось у стен более скромных и непритязательных домишек, так и сами эти домишки громоздились у стен дворцов, крепостей, замков и цитаделей, вот так и рос город, наш город, поющий там, наверху.

Ступай на запад, юноша; запад лучше всего, и если так считал Джим Моррисон [57] Имеется в виду песня американского певца и поэта Джима Моррисона (1943–1971) “Конец” (“ The End ”). , то и нам ничего иного не остается. Иди, скачи, лети, главное — будь в пути. Вот так-то, голубочки. Главное — на запад, только на запад. И предлагаю по главной улице, согласны? Все мы здесь туристы, в конце-то концов; даже я, хоть и живу здесь с тех давних пор, когда первый палеолитический огонь бушевал по всей этой грязной земле и сломал зубы лишь о могучий ручеек под названием Темза.

А мы двинемся дальше, то в гору, то под гору, по бедной ползучей Флит, сужающейся и свивающейся в черно-кирпичную почву у нас под ногами. (Маленькое отступление, голубочки: вы сможете услышать лепет гнилой и заполошной Флит, припав к решетке на углу Чартерхауз-стрит и Фаррингдон-роуд, но, умоляю вас, осторожнее! Весь этот район охвачен зловонием миллионов зарезанных коров, и хавроний, и убийц Кровавой Мэри, и даже с Храбрым Сердцем [58] Уильям Уоллес (1270–1305), народный герой Шотландии, рыцарь, предводитель шотландцев в войне за независимость от Англии. Главный герой снятого в 1995 году фильма “Храброе сердце”, определившего современные представления об этом военачальнике. В фильме его лицо украшено боевой раскраской из синей глины (этот исторический штрих действительности не соответствовал, это была боевая раскраска пиктов времен римских завоеваний, т.е. первых столетий н.э.). , что вечно был вымазан синим, самое худшее случилось именно здесь.)

Вернемся, однако, к Флит-стрит — и вот мы тут как тут, у Темпл-Бар [59] Место, где Флит-стрит (Сити) переходит в Стрэнд (Вестминстер). До конца XIX века там находилась арка, воздвигнутая К. Реном. Сейчас арка установлена неподалеку от собора Св. Павла, а на ее месте воздвигнута колонна. . Некогда величественные белые врата, а нынче — большой черный камень посередь дороги, увенчанный своеобычным, как будто воздушным драконом (кстати, голубочки, там вполне можно присесть); если продолжать двигаться на запад, вы обнаружите, что слоняетесь по Стрэнду. Продолжайте в том же духе, голубочки, и вскоре столкнетесь лицом к лицу с ветхим уродцем — тем самым крестом, в честь которого получил свое имя Чаринг-Кросс [60] От англ. cross — крест. . Отнеситесь ко мне с пониманием, голубочки: это форменный дурацкий колпак, да-да, а никакой не крест, зато он весь в зубцах, как в мурашках, а уж сидеть на нем — сущее удовольствие (но только когда с него убирают сетку).

У старого Эдди Номер Раз была жена [61] Элеонора Кастильская (1241–1290), королева Англии, супруга Эдуарда I. После смерти в Харби (графство Ноттингемшир) ее тело было перевезено в Вестминстерское аббатство. На пути следования траурного кортежа было поставлено двенадцать памятных крестов, из которых до нашего времени сохранились три. , которую он любил пылко и страстно, и, когда она умерла в далеком Нудном Гаме, он повез ее тело в Лондон, чтобы оплакали ее там все как есть обитатели мужеска и женска полу. И так скорбел наш добрый Эд, что воздвигал деревянный крест везде, где только останавливался кортеж с ее гробом на пути в Вестминстер, включая и самую последнюю остановку, Кэриг Чирринг (что означает, голубочки, “скорбная излучина реки”, если мой старо-престаро-английский меня не подводит); Эд нес свой крест, исполнившись скорби, честное слово, и воздвиг его в излучине реки, вот туда-то и восходит наш нынешний Чаринг-Кросс. Есть тут две великие тайны, которые я должен вам открыть. Во-первых, этот роскошный штырь — никакой не подлинник, а вовсе даже викторианская копия средневекового деревянного креста, поставленного Эдуардом. Во-вторых, сейчас он даже стоит не на том месте. На том месте кто-то приладил статую Карлуши Первого, после того как пуритане свалили старый крест и пустили Карлушину главу под горку.