Дэвид Николс - Мы

Но главное, что я был исключительно надежен во время кризиса: мог поменять шину прямо на повороте М3 ночью, под дождем, мог оказать помощь эпилептику в поезде, пока остальные сидели и глазели, раскрыв рот; каждодневный героизм мелкого розлива. По улице я всегда шел со стороны проезжей части, и хотя она смеялась над этим, ей все же нравилось. Рядом со мной, признавалась Конни, она чувствовала, будто носит с собой повсюду большой старомодный огнетушитель, и я оставался доволен.

Что еще? Мне кажется, я предложил своей жене выход из того жизненного тупика, в котором она оказалась. Конни Мур в период нашего знакомства была девушкой для вечеринок, все время танцующей на столах, а я, как мне кажется, предложил ей руку, чтобы спуститься на пол. Она оставила идею зарабатывать на жизнь как художник, на какое-то время хотя бы, и начала работать полный рабочий день в галерее. Наверное, это трудно — пропагандировать картины других, а не рисовать самому, но ее талант никуда не делся, она всегда могла бы вернуться к живописи, как только мы окончательно устроимся, как только ее стиль снова войдет в моду. А пока мы веселились, ужасно веселились, устраивая ужины с друзьями, засиживаясь допоздна. Просто теперь реже случалось похмелье, меньше было предрассветных сожалений, меньше таинственных синяков. Я был самой безопасной гаванью, но при этом не могу не заметить, что я тоже умел веселиться. Не в больших компаниях, быть может, но когда спадало напряжение, когда мы оставались вдвоем, думаю, никто из нас не предпочел бы оказаться в другом месте.

Считается, что в современных взаимоотношениях большую роль играет наличие чувства юмора. Все будет хорошо, как нас уверяют, если вы способны заставить друг друга смеяться, при такой трактовке успешный брак, по сути, становится сплошной импровизацией. Для того, кто чувствовал потребность в свежем материале, вроде меня, той длинной, обезвоженной ночью, это представляло проблему. Мне всегда нравилось смешить Конни, я испытывал от этого удовлетворение и уверенность, потому что смех, наверное, основан на удивлении, а это хорошо, когда можешь удивлять. Но, как случается со стареющим спортсменом, моя ответная реакция все больше замедлялась, и теперь для меня стало совершенно обычным делом придумать остроумный ответ на реплику, произнесенную на несколько лет раньше. Как следствие, я перебирал старые шутки, старые истории, и временами мне казалось, что Конни провела первые три года, смеясь моим шуткам, а последующие двадцать один — вздыхая над ними. Где-то по пути я растерял свое чувство юмора и теперь был способен только на игру слов, что отнюдь не одно и то же. «Я опасаюсь худшего!» [36] В английском языке слова «худшее» и «колбаса» созвучны (worst — wurst). Шутка пришла ко мне на ум в пивном зале, и я подумал, не использовать ли ее за завтраком. Я предложу Конни белесую колбасу, а когда она откажется, скажу: «Проблема с тобой, Конни, в том, что ты всегда опасаешься худшего!» Это была хорошая шутка, впрочем, наверное, недостаточно хорошая, чтобы спасти наш брак.

И тем не менее было время, когда я постоянно смешил Конни, а когда родился Алби, я надеялся еще больше развить в себе эту способность. Мысленно представлял себя этаким Роальдом Далем [37] Роальд Даль (1916–1990) — английский писатель норвежского происхождения, автор романов, сказок и новелл, поэт и сценарист. , чудаком и острословом, на ходу придумывающим истории и героев, облепленный детишками с горящими лицами, выражающими смех, восторг и любовь. Я так и не достиг этого, сам не знаю почему; возможно, из-за того, что случилось с нашей дочерью. Безусловно, это меня изменило, нас обоих изменило. Жизнь больше не казалась такой легкой.

Как бы там ни было, Алби так и не оценил моего юмора. Я старался изо всех сил, но получалось тошнотворно и застенчиво, как у детского аниматора, понимающего, что выступление проваливается. Я мог оторвать фалангу большого пальца и приделать ее на место, но, если ребенок не совсем тупой, этот номер не проходит. Алби никогда не был тупицей. Когда я старался говорить смешными голосами, читая ему книжку, он явно смущался. По правде говоря, когда я думаю об этом, то даже не припомню, рассмеялся ли мой сын когда-нибудь, если только дело не касалось моих физических травм, и иногда я жалел, что Конни ни разу ему не сказала: «Ты можешь не поверить, Эгг, но когда-то в прошлом твой отец все время меня смешил, мы, бывало, проговорим всю ночь, смеясь до слез. Когда-то в прошлом».

И вот я опасаюсь худшего.

Как это ни грустно, мы покинули гостиницу до завтрака и проехали на такси по спящему городу в Мюнхенский аэропорт, о котором мало что можно сказать. Представьте аэропорт.

Я с ужасом думал об Англии. Как провалившаяся футбольная команда, возвращающаяся после унизительного счета 9: 0, мы сидели в зале отправления, не в силах говорить и даже поднять глаза. Я бы хотел извиниться за сына . Всю жизнь буду помнить его лицо, потрясение и стыд, словно я дал ему пощечину, впрочем, по-своему это так и было. И в эту секунду аналогия с футбольной командой рассыпалась. Мы не были командой. Я был тем вратарем, который пропустил все девять голов.

Неужели я вернусь на работу почти на две недели раньше? Что скажут коллеги? Почувствуют ли недоброе? Отпуск этого человека оказался таким плохим, что разрушил семью! Они сбежали, на самом деле сбежали; один в Голландии, другая — в Германии. Даже если бы я не пошел на работу, даже если бы мы с Конни остались дома и жили за задернутыми шторами, нас бы мучило отсутствие Алби. Как я уже однажды говорил, вполне возможно, он прекрасно проводит время. У него есть паспорт, мобильник, доступ к деньгам, томик Камю и чрезвычайно сексуальная девица; ему даже можно позавидовать. Но, не зная наверняка, когда брошенные слова так и остались между нами, невозможно было не мучиться тревогой. Извиниться за сына. Где он сейчас — в каком-нибудь берлинском наркопритоне? Едет пьяным на поезде в Чехии, курит марихуану в заброшенном доме в Роттердаме, лежит избитый где-нибудь на глухой улочке Мадрида? Вернется ли он в сентябре, октябре, к Рождеству или вообще? А как же его учеба? Неужели он бросит колледж, которого добивался, хоть и слабо? Что, если Европа просто… проглотит его?

Я больше не мог сидеть спокойно.

— Пойду прогуляться, — сказал я.

— Сейчас?

— Времени полно.

— Увидимся у выхода. — Она пожала плечами. — Возьми свою сумку.

В прогулке по аэропорту есть определенный оптимизм. Что вообще мы ожидаем найти — что-то новое и очаровательное? Я пошел взглянуть, на что похож немецкий газетный киоск, и, убедившись, что он такой же, как в Англии, собрался купить мятных пастилок на последние несколько евро, когда зазвонил мобильник.