Бенджамин Констэбл - Три жизни Томоми Ишикава

– Что такое IP-адрес?

– Сетевой адрес, который имеют все компьютеры, имеющие выход в Интернет. Он заложен в письма, которые ты посылаешь.

– Как интересно. Нет, я знала, что ты в Нью-Йорке, потому что оставляла тебе подсказки, предполагающие, что ты туда отправишься. Потом ты исчез и наконец прислал письмо, сообщая, что приехал. Все очень просто.

– А, да. – Я вспомнил письмо, которое отправил. – Я подумал, что, возможно, Стритни – спец по компьютерам.

– Не удивлюсь. Он – мой высокоорганизованный двойник. Я искала кого-нибудь попокладистее, чем эта неуклюжая Беатрис.

– Почему неуклюжая? Кажется, она сделала почти все, что ты хотела.

– Не совсем. Ей недостает воображения.

– Она мне понравилась. Кстати, на следующей неделе Беатрис приезжает в Париж. Может быть, уже приехала.

– Ты хочешь с ней увидеться?

– Это некоторым образом зависит от тебя.

Томоми Ишикава посмотрела по сторонам.

– Посмотрим. Я пока не составила план.

Она снова помахала пистолетом.

– Пожалуйста, отойди от решетки.

Я сидел довольно далеко, но все-таки встал и отошел подальше, в угол. Бабочка просунула руку через прутья и забрала кувшин и пустой стаканчик из-под йогурта.

– Я принесу еще, – сказала она.

После многих часов, проведенных в темноте и в одиночестве, я совсем обезумел. За несколько (сколько?!) дней я съел всего пару стаканчиков йогурта. Томоми Ишикава дважды приходила, чтобы вынести ведерко, налить воды или просто полюбоваться на меня. Каждый раз она включала фонарик, размахивала пистолетом и приказывала отойти от решетки, и я повиновался, поскольку не хотел получить пулю. Впрочем, рано или поздно она должна была отпустить меня. Я это знал, и Бабочка тоже. Мне наскучило сидеть одному.

Я нашел в сумке металлическую ручку и попытался вырыть ход. Потратил уйму времени. Ручка начала стачиваться, а я процарапал дырку глубиной примерно в полдюйма и шириной в два. Не знаю, куда именно я намеревался прокопаться. Вряд ли ручка могла помочь.

– Бабочка! – крикнул я.

Наверное, она ушла. Я не помнил, закрылась ли дверь.

– Бабочка, я знаю, почему ты сошла с ума!

Я подождал, но она не ответила.

– Потому что ты ешь один йогурт! Нельзя питаться только йогуртом и водой! Поэтому ты сошла с ума!

Тишина.

Сны созданы не для того, чтобы их помнить. Людям не дано специальной способности удерживать в памяти сны, и природе все равно, запечатлеваются они где-то или нет. Как и все мысли в темноте, они просто приходят, а потом забываются.

– Конечно, могло случиться и по-другому.

Я открыл глаза. Бабочка сидела у решетки, держа одновременно фонарик и пистолет, словно в каком-нибудь полицейском сериале. Она целилась мне в голову и не выпускала из виду.

– Не наводи на меня пушку, – попросил я.

– Извини. Я пытаюсь свыкнуться. Не знаю, что еще сделать, кроме как убить тебя. Ты же не можешь сидеть тут вечно.

– Бабочка, почему ты не представляешь для себя счастливой жизни? Ты никогда об этом не думала, что ли?

– Жизнь не бывает счастливой, – ответила она.

– Неправда. Попробуй стремиться к чему-нибудь хорошему. Я не утверждаю, что будет легко, но это настоящая цель.

– Слишком поздно. Надо было начинать с самого детства. Я не могу просто выйти из подземелья и изменить свое прошлое. Я опасна для себя и для других. И держать тебя здесь я тоже не могу, ты прав. Но все чуть не случилось по-другому!

– В смысле?

– Ты приходил ко мне домой второй раз. Ты должен был прийти и забрать компьютер – ты забрал, но потом пришел еще раз. Зачем?

– Прости. Я забыл зарядку, – объяснил я. – Зарядку от твоего ноутбука. Без нее он не включался. Пришлось вернуться.

– Теперь я понимаю. Ты чуть не изменил всю историю.

– Каким образом?

– Я была дома.

– Нет.

– Да. Я пришла за вещами. Я приняла душ и складывала барахло в сумку, полуголая, как вдруг услышала твой голос за дверью. Не знаю, с кем ты там говорил. Я испугалась, схватила сумку и залезла в гардероб, и тут ты вошел. Мы чуть не столкнулись. Ты стоял в полушаге от меня и с кем-то разговаривал.

– Ни с кем я не разговаривал.

– Но я слышала, как вы говорили.

– Ты ничего не могла слышать, потому что он не умеет говорить.

– Ты только что сказал, что с тобой никого не было.

– Да, кроме кота.

– Зачем ты пришел с котом?

– Ты кое-чего обо мне не знаешь.

– Чего же? – с интересом спросила Бабочка.

– У меня есть воображаемый кот.

– Да брось.

– Правда.

– Ты врешь.

– Нет.

– Он всегда был?

– Нет. Появился лет восемь или десять назад.

– И как же у тебя завелся воображаемый кот?

– Это долгая история. Но завести его может практически каждый.

– Каким образом?

– Просто думай о коте.

– Я думаю.

– Примерно так Кот и выглядит.

– Его зовут Кот?

– Да.

– Ну ты псих, Бен Констэбл. Я люблю тебя.

– Спасибо. Кстати о психах, на себя посмотри. Ты держишь меня тут несколько дней. Я хочу домой, в душ, как следует поесть, лечь в собственную постель. Отопри дверь, Бабочка. Нельзя сажать людей в клетку, нельзя их убивать.

– Вариантов нет, Бен Констэбл, – сказала она. – И разговоры не помогут.

Несколько мгновений она светила мне в лицо, а потом выключила фонарик и ушла.

Отросшая щетина колола шею, и я больше не страдал от голода. Теперь я хотел пить. Мечтал о воде. Когда я не спал, то разговаривал с Котом. Он составлял мне компанию и был внимательным слушателем. Я пытался объяснить ему положение Бабочки, и он признал, что ситуация сложная, но помочь ничем не мог. Мы вспоминали места, в которых побывали, и я рассказал Коту, куда еще хотел бы съездить. Мы много путешествовали. Я сказал: хотя я и не знаю, какой сегодня день, но, вероятно, Беатрис успела уже приехать и уехать. Наверное, она сочла меня грубым из-за того, что я не отвечал на письма и звонки, как будто игнорировал ее. Интересно, захочет ли она и дальше поддерживать связь. Но что толку гадать? Одни события происходят, другие нет. Я принял молчание Кота как знак согласия.

Я подумал, не заняться ли зарядкой, но поскольку не знал, когда меня в следующий раз будут кормить, то решил, что лучше поберечь энергию. Возможно, Бабочка предоставит пленнику умирать от жажды. Сколько человек способен продержаться без воды? Недолго. Дня два, кажется. Иногда я просто с ума сходил, а иногда обретал необыкновенную ясность рассудка. Я вспомнил себя в четыре года.

Когда мне было четыре, я потерялся в большом магазине. Мыльный пузырь лопнул, и вполне понятный в обычное время мир покупок превратился в бесконечные проходы, умопомрачительно одинаковые, с диодными лампами и серыми виниловыми полами, уходившими в никуда. Адреналин бурлил в моих жилах, и все направления перестали существовать. В другой раз я заперся в шкафу, в котором ручка была только снаружи. Абсолютный мрак удивил меня. Дверь не открывалась, и радость открытия переросла в панику. Я издал нечеловеческий вопль скорби.