Джон Ирвинг - Молитва об Оуэне Мини

— Ты, наверно, думаешь, что и быстрее двух секунд может получиться! — заорал я.

Оуэн остановился.

— НЕ МЕЛИ ЕРУНДЫ, — сказал он. — ТРЕХ СЕКУНД И ТАК ЗА ГЛАЗА ХВАТИТ.

Я здорово удивился:

— А я думал, смысл в том, чтобы проверить, за сколько мы успеем уложиться. Всегда можно постараться, и получится еще быстрее.

— СМЫСЛ В ТОМ, ЧТОБЫ УЛОЖИТЬСЯ ЗА СТОЛЬКО, ЗА СКОЛЬКО НУЖНО, — ответил он. — ВАЖНО, ЧТОБЫ ЭТО ПОЛУЧАЛОСЬ КАЖДЫЙ РАЗ! В ЭТОМ ВЕСЬ СМЫСЛ.

Итак, мы продолжали тренироваться. Когда в спортзале Академии шли занятия, мы уходили на площадку школы Святого Михаила. Время никто не засекал — у нас не было ничего даже отдаленно напоминающего судейский секундомер, и Хестер не желала участвовать в наших упражнениях. Она никоим образом не могла заменить слабоумного вахтера. К тому же и ржавое кольцо было слегка изогнуто, и сетка давным-давно куда-то подевалась, и асфальт до того растрескался, что мы не могли даже вести мяч по площадке, — и все равно мы тренировались. Оуэн сказал, что ЧУВСТВУЕТ, когда мы загоняем мяч в корзину быстрее, чем за три секунды. И хотя нам не хватало восторженных возгласов слабоумного вахтера, из своего домика у противоположного края площадки на нас часто посматривали монашки; иногда они даже махали нам руками, и Оуэн Мини махал им в ответ — хотя и говорил, что от монахинь у него до сих пор «что-то внутри переворачивается». И еще за нами всегда присматривала Мария Магдалина; мы чуть ли не кожей чувствовали ее молчаливое одобрение. Когда шел снег, Оуэн обметал ее щеткой. В ту осень первый снег выпал рано — задолго до Дня благодарения. Я помню, как отрабатывал «бросок» в лыжной шапочке и перчатках; но Оуэн Мини всегда делал это без перчаток. А после обеда, в ранних сумерках, мы продолжали упражняться даже после того, как в домике монахинь зажигались окна. Мария Магдалина из серой постепенно превращалась в черную, растворяясь в сгущающихся сумерках.

Однажды, когда из-за темноты мы едва могли разглядеть корзину, я мельком бросил взгляд на Марию Магдалину — она стояла словно на границе полной темноты. Мне пришло в голову, что она похожа на ангела, которого Оуэн якобы видел рядом с кроватью моей мамы. Я ему сказал об этом, и он взглянул на Марию Магдалину; он долго стоял, дыша на свои замерзшие голые руки, и пристально смотрел на статую.

— НЕТ, НА САМОМ ДЕЛЕ НЕТ НИКАКОГО СХОДСТВА, — наконец ответил он. — ТОТ АНГЕЛ БЫЛ ОЧЕНЬ НЕСПОКОЙНЫЙ — ОН ДВИГАЛСЯ, ВСЕ ВРЕМЯ ДВИГАЛСЯ. ОСОБЕННО ЕГО РУКИ — ОН ВСЕ ВРЕМЯ ПРОТЯГИВАЛ ПЕРЕД СОБОЙ РУКИ.

Так я впервые услышал о том, что ангел двигался и что он показался Оуэну неспокойным.

— Ты никогда раньше не говорил, что он двигался,— заметил я.

— ДВИГАЛСЯ, ДВИГАЛСЯ, ЭТО ТОЧНО, — настаивал Оуэн Мини. — ПОТОМУ-ТО Я НИКОГДА НЕ СОМНЕВАЛСЯ. ЭТО НЕ МОГ БЫТЬ МАНЕКЕН, ПОТОМУ ЧТО ОН ДВИГАЛСЯ. А ЗА ВСЕ ЭТИ ГОДЫ, ЧТО МАНЕКЕН СТОИТ У МЕНЯ, ОН НИ РАЗУ ДАЖЕ НЕ ПОШЕВЕЛИЛСЯ.

Да когда такое бывало, чтобы Оуэн Мини в чем-нибудь СОМНЕВАЛСЯ, подумал я. Интересно, часто он разглядывает мамин портновский манекен? Может, ждет, что тот пошевелится?

Когда на игровой площадке школы Святого Михаила становилось так темно, что мы не могли разглядеть корзину, Марию Магдалину тоже не было видно. Больше всего Оуэн любил отрабатывать «бросок» до тех пор, пока Мария Магдалина полностью не исчезнет в темноте. Затем он становился вместе со мной под корзиной и говорил:

— ТЫ ВИДИШЬ ЕЕ?

— Нет, теперь уже не вижу, — отвечал я.

— ТЫ ЕЕ НЕ ВИДИШЬ, НО ЗНАЕШЬ, ЧТО ОНА ВСЕ ЕЩЕ ТАМ — ПРАВИЛЬНО? — допытывался он.

— Ну конечно, она все еще там!

— ТЫ УВЕРЕН? — не унимался он.

— Да, конечно уверен!

— НО ТЫ ВЕДЬ НЕ ВИДИШЬ ЕЕ, — ехидно подначивал он. — ОТКУДА ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ОНА ВСЕ ЕЩЕ ТАМ, ЕСЛИ НА САМОМ ДЕЛЕ НЕ ВИДИШЬ ЕЕ?

— Потому что я знаю, что она все еще там, — я знаю, что она никуда не могла деться, — просто знаю, и все! — отвечал я.

А одним холодным днем поздней осенью — на дворе стоял уже ноябрь или даже начало декабря; Джонсон победил Голдуотера в борьбе за президентский пост; Хрущева сменили Брежнев с Косыгиным; вьетконговцы убили пятерых американцев во время нападения на авиабазу в Бьенхоа — Оуэн окончательно достал меня своей шуткой насчет того, что я не вижу Марию Магдалину, но все-таки знаю, что она никуда не делась.

— ТЫ НЕ СОМНЕВАЕШЬСЯ, ЧТО ОНА ВСЕ ЕЩЕ ТАМ? — продолжал он меня изводить.

— Ну ясное дело, не сомневаюсь! — сердился я.

— НО ТЫ ЖЕ ЕЕ НЕ ВИДИШЬ — ТЫ МОЖЕШЬ ОШИБАТЬСЯ, — заметил он.

— Нет! Я не могу ошибаться — она там, я знаю точно, она там! — заорал я на него.

— ТЫ СОВЕРШЕННО ТОЧНО ЗНАЕШЬ, ЧТО ОНА ТАМ ЕСТЬ — ДАЖЕ ЕСЛИ НЕ ВИДИШЬ ЕЕ? — спросил он.

— Да!!! — завопил я.

— НУ ВОТ, ТЕПЕРЬ ТЫ ПОНИМАЕШЬ, КАК Я ОТНОШУСЬ К БОГУ — сказал Оуэн Мини. — Я НЕ МОГУ ЕГО УВИДЕТЬ — НО Я СОВЕРШЕННО ТОЧНО ЗНАЮ, ЧТО ОН ТАМ ЕСТЬ!

Залив Джорджиан-Бей, 29 июля 1987 года — Кэтрин сказала сегодня, что мне надо постараться не читать вообще никаких газет. Она успела заметить, как «Глоб энд мейл» портит мне весь день — а ведь и этот остров, и эта вода вокруг него излучают такое роскошное спокойствие, что не расслабиться здесь, не использовать такую возможность для мирных размышлений и внутренней духовной работы просто стыдно. Кэтрин желает мне только добра; я знаю, что она права — мне надо выбросить из головы все эти новости, просто взять и выбросить. Читая новости, все равно ничего толком не поймешь.

Если бы кто-нибудь набрался наглости преподавать Чарлза Диккенса, Томаса Гарди или Робертсона Дэвиса [32] Робертсон Дэвис — канадский писатель-романист (1913-1995). моим девчонкам в школе епископа Строна с таким же неглубоким, таким же поверхностным пониманием предмета, с которым я, очевидно, сужу о международных делах — или хотя бы о безобразиях американцев, — меня бы это возмутило. Я достаточно приличный преподаватель английского и литературы, чтобы понимать, насколько и вправду неглубоки, насколько поверхностны мои знания о злоключениях американцев — даже во Вьетнаме, не говоря уже о Никарагуа. Да и можно ли вообще стать по-настоящему умным и образованным, читая газеты? Разумеется, мне далеко до досконального понимания всех злодейств, чинимых американцами, и все-таки я не могу отмахнуться от новостей! А мне бы стоило воспользоваться собственным печальным опытом с мороженым: если у меня в морозилке лежит мороженое, я его съем — причем все сразу, в один присест. Поэтому я приучил себя не покупать мороженое. А газеты для меня даже вреднее, чем мороженое; жирные заголовки и те события, что за ними стоят, — это ведь сплошной холестерин.

Ведь на острове есть что почитать: тут полно всяких полевых определителей — книг обо всех вещах, в которых я никогда как следует не разбирался, то есть о настоящих вещах, а не о «понятиях». Я могу исследовать сосновые иголки или научиться распознавать птиц — это, оказывается, можно делать по разным признакам: по движениям птицы в полете, по силуэту птицы, сидящей на ветке, по крикам — кормовым или брачным. Все это, я думаю, очень занимательно. И, живя среди воды, я вполне мог бы посвящать рыбалке вместе с Чарли больше одного дня; я знаю, его огорчает, что я не так увлекаюсь рыбалкой, как он. Да и Кэтрин как-то заметила, что мы уже давненько не обсуждали нашу с ней веру — в чем наши взгляды совпадают, а в чем расходятся. Раньше я говорил с ней об этом часами — а до нее с каноником Кэмпбеллом. Сейчас мне стыдно признаться Кэтрин, сколько воскресных служб я уже пропустил.