Ларс Кристенсен - Посредник

– «Шеппард П.»? Вы туда направляетесь?

Я кивнул.

– За вами приедут?

– Завтра утром.

– Где вы будете ночевать?

– В отеле «Плаза». Там заказан номер.

Начальник помолчал, еще раз перелистал бумаги, потом снова посмотрел на меня и произнес слова, которые давным-давно запечатлелись во мне татуированным эхом:

– Вы способны о себе позаботиться?

Что ответить? Я мог бы сказать, что лучше бы ему спросить об этом солдат. Они способны о себе позаботиться? Я пристыженно потупился и сказал:

– Думаю, да.

Они отпустили меня. Я взял такси до гостиницы, перестроенного пакгауза возле гавани. Там открыл мини-бар – между прочим, самый большой из всех, какие я видел, а видел я их много, – встал у окна и принялся пить, пока ничего не осталось. Крышки собирать не стал. Думал: это мой последний гостиничный номер. Моя последняя выпивка. Я столкнулся с другим взглядом, не как у Джимми Стаута, ведь мы с ним ровня, вышли из боя и пойдем в бой, хотя то, за что сражался он, было благороднее того, с чем бился я – с армией моих собственных дурных привычек. Он такой же, как я. Иначе не скажешь. Я такой же, как он. А столкнулся я со взглядами охранников и начальника. Они смотрели на меня как на иного, нет, не на иного, это бы я еще стерпел, но как на того, кто не в порядке, не такой, как надо, не на месте. Может, на меня всегда смотрели так, но лишь теперь я сумел разглядеть чужие взгляды. Способен ли я о себе позаботиться? Я уже не был уверен. Между волнорезами шел к берегу паром. Горящие фонари вереницей висели во тьме, скользили мимо. Ко мне волной прихлынул смех. Я успел запамятовать, какое сейчас время года. Времена года не соединялись во мне, во мне было просто застывшее время. Я открыл окно, со всех сторон долетала музыка, духовая и развеселый джаз, в Балтиморе была гулянка, большая крабовая вечеринка. Я смотрел вниз, на променад у гавани. Номер располагался на восьмом этаже. Мне позвонил администратор, спросил:

– Вы к нам надолго?

– А надолго нельзя? – поинтересовался я в ответ.

Наутро за мной приехал санитар Билл, мистер Билл, высокий чернокожий мужчина в сандалиях, он отвез меня в «Шеппард Пратт», огромное здание девятнадцатого века, в глубине большого красивого парка, под сенью могучих дубов. Не знай я заранее, подумал бы, что приехал во дворец. Однако я знал. Пожалуй, стояла весна, а может, лето. По стволам деревьев вверх-вниз сновали белки. У входа – рододендрон в пышном цвету. Тоже знак – знак, который должен напомнить мне, каким я был когда-то, открыть рану, как ее открыл Джимми Стаут в тот миг, когда мы стояли лицом к лицу? Пока кровоточит, она не зарастет. Как мне говорили перед отъездом поголовно все? Я-де должен найти себя? Говорили, что я должен найти себя. Но я не хотел. Меньше всего я хотел найти себя. Я хотел найти другого, с которым легче иметь дело, чем со мной, с которым я мог договориться, мог жить, не умирая. Мне хотелось быть шмелем в рододендроне. А стал я карпом на суше. Меня определили в отделение «Obsession & Disorder» [6] Навязчивое состояние и расстройство (англ.) . . Ведь я страдал и тем и другим. Мистер Билл потребовал отдать ему мой багаж, понес два чемодана, большой и маленький. Мистер Билл будет присматривать за мной. Охранник и одновременно слуга. Я послушно шагал за ним по пустому беззвучному коридору. Зеленые стены, мягкий пол. Мы пришли в комнату вроде гостиной. Там меня встретило руководство – двое мужчин, немного моложе меня, доктор Дью и доктор Филип, оба в серых костюмах, похожие один на другого, впору спутать. Я называю их доктор Будь и доктор Здоров. Потому что все здесь, в «Шеппард П.», в этом хорошем месте, носили другие имена, не свои. Мне это нравилось. Я же сам носил множество имен, в зависимости от того, где был и с кем, – Крис, Чаплин, Кристиан, Белёк, Умник, Маменькин Сынок. А скоро получу еще одно имя – Эрудит. Вот так меня приняли в «Шеппард П.»: сперва взяли кровь на анализ, потом взвесили, а под конец надо было сдать анализ мочи. Мистер Билл стоял в туалете, наблюдал, пока я мочился. Затем он обыскал меня и не нашел ничего, кроме двух дрожащих рук и десяти перепуганных пальцев, но в «Шеппард П.» дрожать разрешалось и пальцы никто не конфисковывал, пока ты держал их при себе, потому-то мы и здесь, чтобы руки с пальцами успокоились, это не трудно и не невозможно, верно? Затем я получил свою дозу, ламиктал и золофт, по две таблетки, и мистер Билл глаз с меня не спускал, пока я их не проглотил. Кстати, глаз с меня не спускал не только он. Их всегда было двое. Ее звали сестра Печаль. Во всяком случае, я звал ее так. Всегда необходимы два свидетеля, чтобы установить, что реально, а что призрак, тень. Мне больше всего нравилось в тени. Тень – это тусклый отсвет, отбрасываемый реальностью. Мистер Билл показал мне мою комнату, меж тем как мой багаж подвергли досмотру. На всякий случай, для вящей надежности. Ради меня. Я не возражал. Никакой контрабанды я через границу страны «Шеппард П.» не провез. Окна без штор, затянуты сеткой. Дверь запирается только снаружи. Мистер Билл ненадолго оставил меня одного, то есть повернулся спиной. Я сел на кровать и заплакал. Никогда человек во мне не был ничтожнее. Мистер Билл вернулся. Пришло время ланча. Я бы предпочел поесть в комнате. Как уже упомянуто, я терпеть не могу есть вместе с чужими. Вдобавок я не проголодался. И так ему и сказал, но он и слушать не стал:

– Трапезы – важная часть социального тренинга.

– Мистер Билл, я не хочу социального тренинга. А коль скоро без тренинга никак не обойтись, я займусь им в одиночку.

– Мы составляем группу, – сказал мистер Билл. – Вы – группа. И не зовите меня мистером, просто Билл.

– Хорошо, мистер Билл. То есть Билл.

И я, человек послушный, с ужасом последовал за ним в до невозможности унылую комнату, где за столом сидели другие столь же унылые резиденты, вооруженные таблетками, всего шестеро, женщины и мужчины разного возраста, но отнюдь не в расцвете лет, это уж точно, жалкая компания, и я вовсе ее не украсил, охотно признбюсь, мое появление ничуть не подняло ее выше среднего уровня, нет, я увлек всех их вниз, к дотоле неведомым ступеням и фарватерам. И если у меня вообще был хоть какой-то аппетит, я немедля его потерял, от одного только вида этой увечной, печальной галереи, этих страдающих, погруженных в себя, невыносимых людей, которые мало-помалу станут моими близкими, моими родственниками, моими солдатами и по-прежнему являются таковыми, моими ближайшими друзьями, моими предусмотрительными соратниками, я до сих пор зову их предусмотрительными, это мое войско, которое может выступить в поход по первому же сигналу, хотя мы с тех пор больше не виделись и, надеюсь, никогда не увидимся. Я молитвенно сплетаю ладони, думая о вас, ребята. Сплетаю ладони, так как ничего больше сделать не могу, только сплетаю за вас ладони и читаю молитву, без которой нам не обойтись: живите одним днем, ребята, одним днем, а завтрашний день, ребята, опять-таки лишь один из многих. Опрометчивое счастье – наша затяжная смерть. Мы были группой. В гастрольном турне с собственными кулисами, в собственном цирке. Я называл нас The never ending fake it till you make it-Tour [7] Здесь : Гастрольная компания – притворство до конца (англ.) . . Я ведь давно сказал, что все называю по-другому? Мы – это Красотка Рита, чей рот только и знай жевал, Себялюб Джимми, Линда Ветровое Стекло, Реаб Люси, Домохозяйка Джин Без Тоника и Проказник Тейлор.