Александр Мешков - Мешок историй про шалого малого

Николаю показалось, что он лишь на секунду потерял сознание. Перед его глазами вдруг, как в волшебном синематографе, промелькнули все мгновения этой великой любви. Он только сейчас осознал и, словно в фильме, прокрученном в обратную сторону, увидел все то странное и неземное, что для него, ослепленного любовью, было скрыто сексуальным плотским чувственным покровом. Эти замысловатые инопланетные заимствования, слова-паразиты: «Бздешно пердовно, вздрочлившч пиздяшная, хуешнопердно, бздульки сюсявые, пердечное срачко, бляшкопердно, хуешнососно…», появляющиеся в Маринкином лексиконе в те редкие моменты, когда она нервничала. И потом он заметил, как странно она всегда писала слово «девальвация». Она писала «бздохосрановальвация»! Коренной землянин так не напишет никогда! Или же это розовое ушко на ее спине, чуть пониже лопатки, с золотой, бирюзовой сережкой. Это ушко поначалу его поразило и насторожило, но вскоре Николай к нему привык и часто шептал в него нежные слова. Правда, приходилось использовать слуховой аппарат. Ушко слышало слабо. Маринка просила Кольку иногда почистить ушко от накопившейся серы спичкой, потому что самой ей было неудобно. Он только сейчас осознал, что его не удивляло даже наличие у Маринки чуть пониже шеи трех маленьких грудей (2-го размера), упругих, с глубоко-пурпурными сосками, и еще одной, покрупнее (3-го размера), на верхней ягодице. Это было даже очень пикантно тискать их поочередно. А этот глаз! Этот красноватый, весело подмигивающий глаз на одном из сфинктеров Маринки, всякий раз, когда Колька заглядывал туда. Он вообще считал этот веселый глаз самым удачным и прекрасным бонусом неземной красоты тела Маринки. Зрение этого глаза оставлял желать лучшего, и Маринка носила на нем контактную линзу. А эта Маринкина вагина! Эта чудная, прекрасная, красная вагина, расположенная не как у всех женщин вдоль, как бы продолжая разрез ягодиц, а поперек разреза. Имена такое расположение вагины поначалу встревожило и разбередило душу Николая. Легкое подозрение начало закрадываться в его душу, когда он увидел ее в первый раз. Ему на секунду показалось: что-то не так. Но допустить, что Маринка — пришелец с другой Планеты Николай, прожженный материалист, прагматик, допустить не мог. «Мутация! Обыкновенная мутация!» — успокоил он себя он тогда, отгоняя от себя прочь, словно назойливых мух, всякие напрасные подозрения. Он окончательно успокоился, когда увидел, что и разрез ягодиц у Маринки, тоже расположен, вопреки земной логике, поперек тела, то есть: как раз, аккурат, параллельно разрезу вагины. И поэтому у Маринкиной попки половинки были не «правая» и «левая», а «верхняя» и «нижняя». У нее и походка от этого была особенная, неземная. Все в этой женщине казалось удивительным: и оранжевые глаза, и синие губы, и эти бесконечные сфинктеры, сфинктеры, сфинктеры, сфинктеры по всему телу. Сколько их было всего, Колька так и не смог сосчитать — сбился на 1264-ом и заснул крепким, богатырским сном. Именно они, сфинктеры, и являлись той самой мощной, непреодолимой силой, влекущей к этой удивительной женщине народы Земли. Колька лишь сейчас понял, что именно они и являлись источником столь мощного Бздодо Маринки!

Когда Николай очнулся, в спальне уже никого не было. Окно было открыто настежь. Где-то невдалеке каркала ворона, звучал карнай, звенел трамвай, выла сирена, негромко гремел весенний первый гром. Невидимый трубач играл сигнал тревоги. Мятый, смуглый, как вороново крыло, мужик с усами, в тюбетейке, в фирменной куртке с надписью «Росавторемдор» подметал пол веником. Заметив, что Николай очнулся, он приветливо улыбнулся щербатой улыбкой и заискивающе спросил:

— Мощна? Хатитима, ми вам постираема тут пиростини?

Николаю вдруг стало весело и легко. Он словно бы освободился от тяжкого, но дорогого груза, который доставлял ему сладкую боль, и в то же время, с которым жалко было расстаться.

— А у тебя самого Бздодо-то есть? — весело спросил мужика Николай.

— Бздодо-то? — серьезно переспросил мужик, — Нети. Нети Бздодото! Тольки сто рубилей ести. Улететь Бздодото! — и он, задрав голову в небо, помахал воображаемыми крыльями.

В парке имени Лазаря Кагановича, в тени развесистого платана, возле старинного, окруженного высокой кирпичной стеной особняка, принадлежавшего ранее графу Ростопчину, а сегодня одному из сильных мира сего, на скамеечке с неприличным словом, жирно и старательно вырезанным на спинке анонимным мастером, основательно расположились для банкета два худых, бородатых, седовласых старца. Один, с лиловым синяком под глазом, был одет в замысловатую шапочку, созданную из рукава женской кофты, в дерматиновую черную куртку, тертые джинсы и в домашние тапочки. Другой был в мундире солдата национальной гвардии Венесуэлы с чужого плеча, простреленном на груди, который был ему к тому же явно великоват, и в дорогих туристических ботинках на толстой рифленой подошве. Он щегольски, с достоинством джентльмена курил бычок сигары Romeo & Guliett. Праздничная сервировка скамейки: бутылка виски «Chivas Rigal» наполовину полная, сырок «Печальная новость», наполовину съеденный лобстер в фольге, конфетка «Полоний», два пластиковых стаканчика, свидетельствовала о величие и значимости торжества.

— … Формальная причина развода была, как бы, мое пьянство, — говорил тот, что был «гвардейцем Венесуэлы», — А на самом деле просто любовь закончилась. Я ведь не стал бухать больше того, чем когда мы только начали встречаться. У меня с возрастом отходняк стал тяжелым. Неделю болею после заурядной, трехдневной пьянки. Если раньше, когда после катастрофы в Индийском океане или после ареста в Каракасе она говорила: пусть бухой, лишь бы живой. То теперь она уже не хочет бухого. Особенно, после смерти младенца. Она не говорит вслух, но на уровне подсознания считает, что в этом моя вина…

— Ишь ты, подишь ты, какие мы привередливые! — возмущенно хлопнул себя по ляжкам второй старец. — Бухого уже не хотят! Я так думаю, Санек, что молодого она нашла. И потому так смело ушла. Бабе уйти от достатка нелегко. Но когда образуется молодой самец, у бабы словно крышу сносит! Во главе всего сущего лежит физиология…

— Я, Коль, сам предложил ей развестись, — продолжал рассказ гвардеец. — Я так и сказал ей: Не нравится — уходи! Мне меняться в 60 лет поздно уже. Она собрала вещи и ушла. Но я ее понимаю и не осуждаю. Ей нужно реализовать свое земное материнское предназначение. Она до безумия хочет ребеночка. Ей уже 34. Через пять-десять лет уже будет поздно рожать. А мне ребенок не нужен. У меня уже есть один распиздяй — хватит! А насчет достатка… Какой у меня достаток? У меня как у латыша — хуй да душа!