Джон Кракауэр - В диких условиях

Питерсберг стоит на острове, а Палец Дьявола – на Большой земле. Он возвышается над ледяным плоскогорьем, носящим название Стикинской ледниковой шапки. Этот гигантский, похожий на лабиринт ледяной купол панцирем укрывает спину Барьерных хребтов и во множестве мест под накопленной за века собственной тяжестью сползает к морю длинными синими языками ледников. Чтобы добраться до подножия горы, мне нужно будет как-то перебраться через сорок километров соленой морской воды, а после этого встать на лыжи и пройти около пятидесяти километров вверх по леднику Байрда, по ледяной долине, где, как я был уверен, уже много-много лет не ступала нога человека.

Вместе с группой специалистов по восстановлению лесов я добрался до залива Томаса и там сошел на галечный берег. В полутора километрах впереди виднелась широкая, испещренная камнями и обломками деревьев оконечность ледника. Спустя полчаса я взобрался на этот ледяной язык и начал долгий подъем к подножию Пальца. Первое время мне приходилось идти по голому, не покрытому снегом льду, насыщенному мелкой черной каменной крошкой, хрустевшей под стальными шипами моих кошек.

Через пять или шесть километров я вышел на снег и сменил кошки на лыжи. Без лыж мой чудовищно тяжелый рюкзак стал легче килограммов на семь, да и скорость движения, сама по себе, тоже увеличилась. Тем не менее, идти было опасно, потому что под снегом скрывались многочисленные трещины и расселины.

Еще в Сиэтле, предусмотрев такую ситуацию, я зашел в хозяйственный магазин и купил там две прочные трехметровые алюминиевые штанги для штор. Теперь я связал их в форме креста, а потом прикрепил к поясному ремню рюкзака так, чтобы крест лежал параллельно поверхности снега. Медленно взбираясь вверх по леднику с перегруженным рюкзаком на спине и этим идиотским металлическим крестом на поясе, я чувствовал себя каким-то странноватым pendente . Тем не менее, я изо всех сил надеялся, что если я вдруг провалюсь сквозь спрессованный снег в скрытую под ним трещину, растопыренные концы штанг зацепятся за ее края и не дадут мне рухнуть в ледяные глубины Байрда.

Двое суток я медленно, но верно поднимался по ледяной долине. Погода стояла неплохая, заблудиться было невозможно, да и серьезных препятствий на моем пути не встречалось. Однако я был один, и в одиночестве даже самые обыденные вещи казались мне исполненными глубочайшего смысла. Лед становился еще холоднее и таинственнее, голубое небо – прозрачнее и чище. Будь я в чьей-нибудь компании, безымянные пики, вздымающиеся над ледником, никогда не показались бы мне такими огромными, заманчивыми и вместе с тем до невозможности опасными. Точно так же были обострены и все мои эмоции: душевные подъемы превращались в эйфорию, периоды отчаяния казались бесконечными и беспросветными. Самовлюбленному юноше, опьяненному драматизмом своей собственной жизни, все это казалось до невозможности притягательным.

Через три дня после выхода из Питерсберга я, наконец, оказался прямо у подножия Стикинской ледниковой шапки, в месте, где длинный рукав Байрда сливается с основным массивом. Здесь ледник внезапно перехлестывал через край высокого плато между двумя горными пиками и обрушивался вниз к морю причудливыми нагромождениями ледяных осколков. Увидев эту фантасмагорию с расстояния полутора километров, я впервые с тех пор, как покинул Колорадо, почувствовал настоящий страх.

Ледяной каскад состоял из чудом балансирующих друг на друге ледяных глыб и был изрезан глубокими расщелинами. Издалека ледопад был больше всего похож на место страшной железнодорожной катастрофы. Казалось, длинный состав из призрачно-белых вагонов сорвался с высокого ледяного плато и кувырком прокатился вниз по склону горы.Чем ближе я подходил, тем меньше мне нравилась эта картина. Становилось понятно, что жалкие трехметровые палки для штор не спасут меня от трещин в десятки метров шириной и сотни метров глубиной. Не успел я придумать более или менее логичный маршрут через нагромождение льдов, как поднялся ветер, и видимость упала почти до нуля из-за обжигающего лицо сильного косого снегопада.

Остаток того ненастного дня я вслепую бродил по лабиринту, на ощупь перебираясь из одного ледяного тупика в другой. Мне то и дело казалось, что выход на свободу найден, но я тут же оказывался либо в очередной западне из синего льда, либо на верхушке отдельно стоящего ледяного столба. Подгоняли же меня звуки, доносившиеся из-под ног. Мадригал, сложенный из скрипов и резких щелчков, то есть звуков, подобных тем, что издает изогнутая до предела прочности еловая ветка, служил мне напоминанием, что для ледников совершенно естественно – двигаться, а для сераков – падать и рушиться.

В какой-то момент я пробил одной ногой снежный мостик над расселиной такой глубины, что я просто не мог увидеть ее дна. Чуть позднее сквозь другой такой мостик я провалился по пояс. Алюминиевые штанги спасли меня от падения в тридцатиметровую пропасть, но потом, когда мне, наконец, удалось выбраться на твердую землю, я долго стоял, скрючившись в три погибели, и, сотрясаемый приступами сухой рвоты, думал, каково это было бы – лежать сейчас на дне той трещины, ждать смерти и понимать, что никто на свете не узнает, где и каким образом я встретил свой конец.

К тому моменту, когда я взобрался на вершину ледопада и вышел на пустое, продуваемое всеми ветрами ледниковое плато, уже почти наступила ночь. В состоянии глубокого шока, промерзший до костей, я постарался уйти подальше от края плато, чтобы не слышать шума ледопада, поставил палатку, залез в спальный мешок и, дрожа всем телом, погрузился в тревожный сон.

На Стикинской ледниковой шапке я планировал провести от трех недель до месяца. Мне совсем не улыбалось тащить на своем горбу четырехнедельные запасы еды, тяжелое туристическое и альпинистское оснащение через весь Байрд, и поэтому, будучи в Питерсберге, я заплатил все оставшиеся у меня полторы сотни долларов местному полярному пилоту, чтобы он прилетел и сбросил шесть больших картонных коробок с припасами и оборудованием, когда я доберусь до подножия Пальца. На его карте я указал точку, в которой буду находиться, и попросил дать мне трое суток на дорогу. Летчик пообещал подождать три дня, а потом прилететь и сбросить ящики, как только позволит погода.

Шестого мая я разбил основной лагерь на шапке ледника к северо-востоку от Пальца и стал дожидаться самолета, но ближайшие четыре дня шансы на его появление были почти нулевыми из-за сильного снегопада. Слишком боясь угодить в скрытую расщелину, я не отходил далеко от лагеря и почти все время лежал в палатке (потолок у нее был очень низкий и сидеть внутри не получалось), борясь с нарастающим хором сомнений.