Владимир Шаров - Возвращение в Египет

Самое интересное из того, что присылается, в свою очередь, буду перебеливать и слать в ваши палестины. Пока же скажу, что многие согласны с твоим кормчим, что подлинное православное царство будет чем-то вроде вселенского храма с монастырским укладом жизни и вечно празднуемой литургией, когда заутреня, обедня, вечерня и всенощная сменяют друг друга без какого-либо зазора, не оставляя для греха и щелочки. Как и с тем, что после того, как преславное царство сделалось при Петре I санкт-петербургской империей, верховная власть в России потеряла право быть защитником веры, наместником Бога на земле, и теперь этот крест целокупно, соборно должен нести весь народ.

Вчера впервые за долгие годы отстоял всенощную. Что пламя свечей, что шеи молящихся, когда они выводили кондак, что их голоса — всё тянулось вверх.

В этой жизни к причащению хлебом и вином кормчий равнодушен. Для него само молитвенное предстояние, слова, которыми мы обращаемся ко Всевышнему, и есть угодная Ему жертва.

Молитвенное предстояние есть лестница Иакова, по ней мы взойдем к Небесному Иерусалиму.

Если нечто поставленное тобой прочно, ясно, понятно, оно делается основанием, фундаментом всего и вся. Жесткое и определенное, оно не приспосабливается к миру, не подгоняется к нему допущениями и толкованиями, а живет, как считает нужным. Договаривается только с собой и лишь в себе ищет правду. Найдя, делается бесстрашно и решительно. Так было со всеми ответвлениями старой веры, по-видимому, и с тем ее отростком, побегом, который стали называть странниками.

Суть гонений на староверов — как и всяких других — спугнуть их правду с мест прежней оседлости. Сделать ее беглой, изгойской.

Слышал, что, несмотря на споры и разногласия внутри раскола, едва речь заходила о противостоянии синодальной церкви, все его ветви мирились, снова шли вместе.

Называлось это «прятаться за священника». Получив мзду, священник показывал, что тот-то и тот-то регулярно ходит к исповеди и склонности к старой вере не выказывает, после чего доносов можно было не опасаться.

Старообрядцы Преображенского согласия ради веры отказались от семьи, от зачатия и рождения детей, и дальше существовали как подпольная партия. На место погибшего в схватке с антихристом становились новообращенные. Это было другое — не биологическое — оно греховно и осуждено — продолжение рода. В последние времена можно спастись только так — пойдя за учителем.

Жизнь учеников, идущих за учителем, — будто шатучий медведь. Ритм обычной жизни задан ростом детей; медленная и постепенная, она идет по раз и навсегда заведенному порядку. А тут тебя, как шального, кидает из стороны в сторону, от Рая к аду, потому что откуда человеку знать, что сейчас с ним говорит именно пророк Божий, что это не обманка и не наваждение. Оттого и сказано, что в последние времена слишком многие примут врага Христа за Спасителя, пойдут за ним, творя злое. Оттого и наш страх заплутаться в трех соснах, навеки погубить душу. Невозможность жить с этим страхом гнала староверов на гари. Революция, несомненно, время пророков и время духа. Чуть ли не все мы слышим тогда голос — он идет Свыше, но не только — горы и стены домов, лес и высокий берег реки преломляют, отражают его. Но дело не в том, откуда он приходит, главное, он кажется нам истинным.

Революция говорит: всё, что мы зовем земной жизнью, — еда, кров, тепло и постель — связано с нашей плотью и само есть плоть мира, повторяет, что она — враг мира и враг плоти, потому что та есть грех, и, стушевавшись, плоть отступает, уходит в тень. Мы не простим ее и когда начнем понимать, что голос, который нас звал, не был голосом Господа, что мы обманулись, и теперь навсегда оставлены. Чтобы не было так одиноко посреди холода и мрака, мы разводим костер, усевшись вокруг, греемся. Сколько человек себя помнит, плоть искушала его и заставляла страдать. Теперь без сожаления, будто ненужными вещами, мы поддерживаем ею огонь.

Размножение учениками всегда кража, похищение человека из его дома. Мать рождает и выкармливает ребенка, растит его, а потом приходит неведомо кто и, будто гаммельнский крысолов, уводит, сманивает ее дитя. И дальше, сколько ни кричи, ни зови обратно, он даже не оглянется.

Человек размножается двумя способами. Первое — соитие мужчины и женщины. Плотский, греховный, он редко приводит к чему-то хорошему. Другой путь — ученики. Здесь много духовности, чистоты, но как раз в этом и искушение.

Рождение детей в мире, который подпал под власть антихриста, и кормчий считает за зло, но, утешая оступившегося, говорит, что дети суть твои побеги. В детях, пока они малы, ты можешь оторваться, спрятаться от греха так надежно, что и в чистом поле с полуметра он не заметит тебя.

Кормчий говорит, что многие из староверческих учителей верили, что души тех, кто сжигает себя в гарях, обращаются в неопалимую купину. Плоть сгорает, душа же, очистившись, закалившись в огне, спасается, делается вечной.

В гарях какой-то дикий, страшный энтузиазм самоуничтожения. Есть сходство и с танцами смерти позднего Средневековья, когда во время эпидемии чумы люди томились, ожидая своего последнего часа.

Вчера я спросил кормчего о хлыстах, на своих кораблях во время радений бегающих по горнице с криком «Ох, Дух Святой, Дух Святой…», и он сказал, что для странников такой горницей стала вся земля.

Колодезев пишет, что про одного из Лошадниковых родные рассказывали, что в двадцать третьем году судьба занесла его в Китай. Уходил он с Дальнего Востока из Приамурья вместе со староверами. Дело было поздней осенью. Река еще до конца не встала, везде полыньи. У китайского берега быстрое течение и вовсе переломало лед, из-за чего утонуло много людей. Помочь никому возможности не было, чоновцы шли по пятам и стреляли при первой возможности. Половину положили они, половину утащила за собой вода.

В Китае те, кто выжил, довольно скоро встали на ноги. Скинувшись, завели несколько конных сенокосилок и договорились с монголами на время зимней бескормицы брать у них отары овец. Весной треть поголовья оставляли себе, две трети возвращали степнякам. В общем, в Китае было неплохо, но однажды Лошадников не утерпел, признался староверческому наставнику, что в зле, которое приняла его паства, виноват он, Лошадников. Ложь, что красные и большевики взялись ниоткуда, это собственные его, Лошадникова, грехи, собственные его бесы. Тридцать лет он, как мог, с ними боролся, надеялся с Божьей помощью одолеть, но не уследил, и они вырвались на волю. Наставник поначалу усомнился, он знал Лошадникова как хорошего, доброго человека и решил, что тот на себя наговаривает. Но Лошадников плакал, плакал и не отступал, повторял, что он один во всём виноват. И они ему, наконец, поверили, даже, чтобы отомстить за погибших, сговорились его, больного, немощного старика, убить. Но тут из Австралии неожиданно пришли визы. Всем, кроме Лошадникова. И тогда люди почувствовали облегчение и оттого, что не надо убивать, и оттого, что сколько они ни за что приняли горя, теперь же его черед.