Владимир Шаров - Возвращение в Египет

Среди странников, особо почитаемых Капраловым, был некий человек, очень напоминающий Лошадникова. Судя по всему, он был еще не стар, когда, горюя о том, что видел вокруг, выплакал себе глаза и ослеп. К нам в Казахстан его привел поводырь, было это года за два до меня. Поводырь рассказывал, что странник плакал о каждом, кто встречался им на дороге, всех жалел, за всех молился, и Капралов согласился с ним, что слезы святого умягчали Бога. Тем, о ком он плакал, приходило облегчение.

Судя по тому, что говорит кормчий, нынешнее поколение этого странника — седьмое, в котором один из их семьи с юности до глубокой старости ходит по земле от одного монастыря к другому, непрерывно взывая «Господи спаси», «Господи спаси!». Кормчий убежден, что благодаря подобным молитвенникам мы худо-бедно и живы до сих пор. Лишь они удерживают нас на краю.

В Хиве ты допытывался у меня, что я думаю об отношениях Гоголя и художника А.А.Иванова. Если я и уходил в кусты, то по причинам скорее личным. И сейчас, числя Иванова среди замечательных художников XIX века, я долгие годы был увлечен им одним. Мы трое — Смирнов Александр Евгеньевич, однофамилец художника Володя Иванов и я — учились, копируя день за днем его эскизы и наброски. К тому времени еще вернусь, а пока пара соображений общего свойства.

Думаю, тебе и без меня известно, что когда-то сама церковь, затем по преимуществу еретики да сектанты, истомившись страдать, безо всякой надежды ждать и ждать Христа, не раз сговаривались приблизить время Страшного Суда. Пытаясь принудить Спасителя не длить дальше мучения человека на Земле, решались на вещи, о которых и писать страшно. Шаг за шагом это историческое нетерпение нашло адептов и среди людей вполне светских. Наш недавний лозунг — пятилетка в четыре года — из того же ряда. Как мы оба хорошо знаем, Гоголь с «Выбранными местами», второй и третьей частями «Мертвых душ», на равных Иванов с «Явлением Христа народу» верили, что едва то, что они делают, будет завершено, откроется людям, в их душах это произведет такую работу, что Второе пришествие окажется на расстоянии вытянутой руки.

Обрати внимание: поначалу они, хоть и влияли друг на друга (Йордан пишет, что Иванов видел в Гоголе какого-то пророка), шли, в сущности, автономно, однако затем стали думать, что эти перемены в человеческих душах, это их очищение, готовность к новому Исходу во имя Христа явится результатом совместных усилий. Подтверждая возникшую связку, кто-то и жизнь Гоголя, и жизнь Иванова, будто специально одну к другой подгоняя, до краев наполнил фатальными совпадениями.

Перечисляю без ранжира. Каждый всю вторую половину жизни ни на что стороннее не отвлекался, был занят одним делом. Оба работали каторжно (Гоголь десять лет, Иванов почти тридцать), но ни тот, ни другой этот свой труд не закончил. Вторая часть «Мертвых душ» сожжена (почему — вопрос спорный, я, как и многие, думаю, что Гоголя не удовлетворило ее качество), третья, по-видимому, даже не начата. В любом случае поэма, как она была задумана, до читателя не дошла. «Явление Христа народу», хотя император и купил полотно, тоже не закончено, на холсте немало мест, где красочного слоя вообще нет. Но главное не это, а то, что сделанное совершенно не оправдало надежд.

С «Мертвыми душами» понятно, но и «Выбранные места…», на которые, как и на Развязку к «Ревизору», Гоголь много ставил, были встречены с недоумением. «Явление Христа…» публика также приняла равнодушно, и, значит, ни книга, ни картина никакой правильной перемены в человеческих душах не произвели. Добавлю, что и Гоголь, и Иванов считали, что работать можно только в Риме, и после того, как вслед за своими творениями они вернулись на родину, оба скоропостижно скончались — Иванов не прожил в России и полугода.

И последнее — обстоятельства их смерти. В письме «Исторический живописец Иванов» Гоголь писал: «Все уверились, что картина, которую он работает, — явленье небывалое… хлопочут… чтобы даны были ему средства кончить ее, чтобы не умер над ней с голоду художник, — говорю буквально — не умер с голоду». После смерти Гоголя этот пассаж уже не выглядит тропом. Наверное, Коля, ты слышал, что и смерть Иванова — он умер от холеры — была до крайности мучительна. В Развязке к «Ревизору» Гоголь настаивает, что место действия пьесы — «Ад нашего душевного города», а персонажи комедии не живые люди, а человеческие страсти. Письмо «Исторический живописец Иванов» — повесть не о целом городе, а о двух отдельных душах, сходство которых и сходство пути которых (оба идут к Христу, то есть выбираются из Ада, спасаются) удивительно. Письмо на треть автобиографично, но и без этого ясно: то, что Гоголь пишет об Иванове, относится к самому Гоголю, и наоборот. Что долгое время они в своей жизни были, будто Кастор и Поллукс. Когда-то, еще учась во ВХУТЕМАСе и копируя Иванова, я сделал несколько страниц выписок из «Выбранных мест…» и других гоголевских писем. Привожу их здесь, хотя догадываюсь, что для тебя они не новость.

«Еще вы не приобрели того, что одно могло б двинуть работу и сообщить вам ту силу, до которой не достигнешь никакими трудами и знаниями. Словом, вы еще далеко не христианин, хотя и замыслили картину на прославленье Христа и христианства. Вы не почувствовали близкого к нам участия Бога и всю высоту родственного союза, в который Он вступил с нами».

«Явление же это совершится в вас вот каким образом. Начнется оно запросом: а что, если Бог в самом деле сходил на землю, и был человеком, и нарочно для того окружил земное пребывание свое обстоятельствами, наводящими сомнение и сбивающими с толку умных людей, чтобы поразить гордящегося умом своим человека и показать ему, как сух, и слеп, и черств его ум… не озаренный светом высшего разума? Это будет началом обращения, концом же его будет то, когда вы не найдете слов ни изумляться, ни восхвалить необъятную мудрость разума, предприявшего совершить такое дело: явиться в мир в виде беднейшего человека, не имевшего угла, где приклонить гонимую главу свою, несмотря на всё совершенство своей человеческой природы».

«…Я вижу во всём этом волю Провидения, уже так определившую, чтобы Иванов вытерпел, выстрадал и вынес всё, другому ничему не могу приписать».

«С производством этой картины связалось собственное душевное дело художника… в котором вовсе не участвует произвол человека, но воля Того, Кто повыше человека. Так уже было определено, чтобы над этой работой совершилось воспитание собственно художника, как в рукотворном деле искусства, так и в мыслях, направляющих искусство к законному и высшему назначению».