Борис Гайдук - Плохие слова

— Павлуша! — торжественно сказал Гога. — Ты мой друг на всю жизнь. Ты мне больше чем друг. Ты мне теперь как брат.

— Спасибо, Гога, — прошептал Павлуша трясущимися губами.

— Слышали? Павлуша теперь не сопляк и не трус. С этого дня он с нами.

Счастливый Павлуша захлюпал носом.

— А можно мне тогда попросить? Гога, Батон… ребята! Не зовите меня больше Павлушей. Меня даже родители так не зовут… только бабушка. Пожалуйста, а?

Так оно и было. Два года назад Павлуша получил свое прозвище с легкой бабушкиной руки.

— А как тогда тебя звать?

— Не знаю… Паша… может быть?

— Паша. Все слышали? Его зовут Паша!

Павлуша заплакал.

— Крепись, брат мой! — обнял его Гога. — Я знаю, тебе пришлось нелегко. Но ты справишься, я уверен.

Павлуша заревел в полный голос.

Мы столпились, закрыв его от посторонних глаз.

— Держись… Паша! — произнес я Павлушино новое имя и сам затрепетал от смутного прикосновения к чему-то сакральному и индейскому.

— Паша, ты ведь мужик, хватит распускать сопли! — подхватил Гога.

Павлуша совладал с собой и размазал слезы по щекам.

— Вот ведь какая хуйня, — всхлипнул он.

Мы ахнули. Гога заревел от восторга. Вот это да!

Павлуша заслужил право быть с нами и не просто с нами, а рядом с Гогой. И Гога герой. Настоящий вожак. В шесть секунд взял ситуацию под контроль, каждого поставил на место. А ведь рядом с ним вполне мог быть я, а оказался Павлуша… Паша.

А я слабак и гнусная тварь. Собирался бежать, рассказывать все Лидии Андреевне. Ничтожество. Только по чистой случайности я стою здесь, в кругу настоящих мужчин, а не реву, уткнувшись в колени Лидии Андреевны.

Да, но потом было сто раз повторенное «это буду не я». И это действительно буду не я. Может быть, я тоже смогу. У меня тоже есть что сказать.

— Я тоже хочу кое-что сказать, — невольно подражая Гогиной интонации, произнес я.

Друзья посмотрели на меня с испугом. Что еще? Все здание миропорядка и так лежит в руинах. Что еще можно преступить?

— Говори, — сказал Гога и напряженно прищурился.

Я понял, что могу на него положиться.

— Я знаю, что мои родители делают… это. Ну, ебутся.

Меня едва не вырвало от звука собственных слов.

Зачем? Зачем?

От меня заметно отстранились.

— Ты уверен? — осторожно спросил Батон.

Зачем? Мама, папа, простите меня!

— Да, — Хуже мне не было никогда в жизни. — И твои тоже. Все взрослые…

Горло перехватило. Батон раскрыл рот, не зная, плакать ему или ударить меня.

Растерялся даже Гога.

— И что в этом такого? — как ни в чем не бывало, спросил Павлуша. — Ты думал, тебя в «Детском мире» купили?

Лысый заржал как лошадь. Батон тоже сделал вид, что ему смешно.

Гога посмотрел на Павлушу с настоящим уважением.

Я остолбенел.

Моя страшная тайна оказалась пустышкой. Мой ужас и стыд превратились в комедию. Ничтожный Павлуша оказался в сто раз умнее и взрослее меня. А я… просто жалкий клоун.

— Да нет, — забормотал я. — Я знаю, откуда я… появился. Я только хотел…

Чего я хотел?

Зачем?

— Об этом в следующий раз, — остановил меня Гога. — Надо разбегаться, а то на нас уже все смотрят.

— Давайте поклянемся, — предложил Павлуша. — Что никто не выдаст… друга.

Гога вытянул вперед руку ладонью вниз и сказал:

— Клянусь. Буду последним козлом, если выдам.

— Клянусь.

— Клянемся.

— Никому ни слова!

— Ни слова.

Мы разошлись, но вскоре снова оказались все вместе, теперь уже возле шведских стенок. Оттуда мы свысока смотрели на остальных детей, не имеющих понятия об истинных человеческих ценностях. Находящихся в плену иллюзий и послушных чужой воле.

«Вот что значит настоящая дружба, — определил я для себя, — а все, что мы знали до сих пор, глупые детские игры».

Не выдать друга казалось довольно просто. Теперь даже Лидия Андреевна не сможет одолеть нас пятерых.

Это буду не я, упивался я своей клятвой.

Мушкетеры тоже были детьми.

С этого дня мы стали неразлучны.

За неделю мы добились того, что вся группа усвоила новое Пашино имя.

Когда нас никто не видел, мы говорили плохие слова, словно обмениваясь паролем. Мы говорили и о других вещах. О том, что все взрослые постоянно ебутся и с этим нам придется как-то мириться. Может быть, даже в этом и нет ничего плохого. Еще мы говорили, что Ирка Хапилова, хотя и считалась девочкой Гоги, на самом деле любит Пашу и даже тайком по-прежнему зовет его Павлушей. И таковы, похоже, все женщины. Но мужчины не должны ссориться из-за этого, и Гога достойно отступил, оставив Ирку Паше.

Однажды вечером мы все вместе убежали от родителей, пошли в парк и, трясясь от страха, бродили по темным аллеям до полуночи, пока нас не загребла милиция.

Гога пробовал курить, остальным не понравилось.

Трое из нас попали в один класс. Пашу, несмотря на все наши мольбы, родители устроили в английскую школу. Гога быстро перевелся в спортшколу, но поблизости. С Батоном и Лысым мы дружили до третьего класса. Потом Лысый уехал жить в другой район, а с Батоном мы как-то разошлись.

И только лет тридцать спустя я случайно узнал, что о плохих словах Лысый рассказал Лидии Андреевне уже на следующий день, а Батон через неделю. Оба они, оказывается, во время клятвы держали за спиной пальцы крестиком. Я пальцы крестиком не держал, но мне тоже гордиться нечем: я открылся Лидии Андреевне в день выпуска из садика. Она тогда говорила, что мы должны быть честными, добрыми, уважать себя и других, хорошо учиться в школе, любить родину и прочее. Некоторые дети заплакали, боязливое чувство неведомой, новой, без Лидии Андреевны, жизни поднялось и задрожало во мне. Наши клятвы показались мне глупым и мелким обманом, который ни в коем случае нельзя взять с собой в новую, почти уже настоящую жизнь.

И после линейки я все рассказал.

Лидия Андреевна не ругала меня. Многое из того, что она говорила мне в ответ, я тогда не понял, хотя запомнил почти слово в слово. Она сказала, что одни дети взрослеют быстрее, другие медленнее и что скоро ее помощь будет нам совсем не нужна. И еще она категорически запретила мне рассказывать о моем доносе ребятам.

«Категорически. Это последнее, что ты должен для меня сделать».

Наверное, так же категорически она запретила Батону и Лысому, потому что они тоже молчали как рыбы, молчали все это время.

Молчал и благородный Павлуша, хотя все узнал почти тогда же: его бабушка дружила с Лидией Андреевной, и он случайно подслушал их разговор.

Бедный Павлуша! Наверное, он первый из нас понял, как слабы люди и непроста жизнь.

Мы нарушили свою клятву, и судьба развела нас. Мушкетерами стали не все, очень скоро оказалось, что это никому не нужно. Мы были детьми, а потом выросли.