Борис Гайдук - Плохие слова

Она согласилась встретиться еще раз.

Я попытался разложить ее привлекательность на мелкие характеризующие детали вроде движения уголков губ, поворота головы, особых словечек или интонаций, но это оказалось невозможно. Она была цельной, как единица мироздания, как эталон красоты; рассказывая о своем новом увлечении приятелю, я даже не сумел толком описать ее внешность — на словах она получалась «как все».

Не скрою, я старался произвести впечатление и спешно обновил подзабытый со студенческих лет музыкальный и театральный багаж, несколько вечеров подряд прилежно вчитывался в книги современных авторов.

Она, напротив, нисколько не пыталась умничать. Легко признавая свое невежество и отсутствие мнения в одних областях, она в то же время очень точно и тонко высказывалась о другом, причем ее суждения всегда казались собственными, а не наспех вычитанными или подслушанными.

Наконец, я решился спросить, есть ли у нее друг.

— Если бы он был, я не проводила бы сейчас время с тобой, — просто ответила она.

Я увидел в этом знак, и не ошибся.

Лина не оказалась обжигающей развратницей, но не была и холодна.

Любви она отдалась с милой и чуть неловкой старательностью, словно хотела мне понравиться, но точно не знала как, и инициативу предоставила мне. Это было трогательно, но, наверное, я слишком привык видеть в ней только необыкновенное, и то, что она оказалась славной милой девушкой, хотя и в бесконечно малой мере, но разочаровало меня. Все шло… как обычно. Где-то в самой глубине души самодовольное самцовское эго даже отметило, что когда-нибудь потом мне будет легко с ней расстаться, все обойдется без сцен и истерик.

Но в один момент что-то колыхнулось в воздухе, и я увидел Лину совсем другой, в ней как будто вспыхнул огонь. Ярость нагнавших добычу охотниц пробежала по ее лицу, и сладостная покорность целого гарема рабынь, и шаманство лесных ведьм, и грехи Содома, и кровавые индейские жертвы, и призрачный ужас падения во сне, и тоска, и новые рождения…

Она тотчас спрятала это обратно, но я был потрясен открывшимся мне богатством. Я догадался, что тихой кошечкой она показалась лишь затем, чтобы не ранить меня, не обжечь собою, дать время привыкнуть.

Я не испугался. И она это поняла.

Потом она тихо улыбалась на моей груди, и доверчивое умиротворение расцветало в ней.

Появилось неясное и тревожное чувство — с моей жизнью случилось что-то важное.

С каждой нашей встречей во мне словно рос невидимый тростник, наполняя меня властью над собой и всем, что окружало меня.

Однажды она сказала, что я сильный.

Я тоже сумел дать ей что-то. Это было лестно.

К моему удивлению, у нее в родне не оказалось дворянской бабушки или двух поколений советской профессуры. Ее родители погибли, когда она была маленькой, и до шестнадцати лет Лина росла у почти чужих людей. Потом, чтобы не потерять квартиру, ее забрала и прописала к себе престарелая родственница.

Еще я заметил, что, несмотря на безупречный вкус, она совершенно не знала названий духов, одежды и всякого милого женского барахла. Точнее, не трудилась запоминать, всякий раз заново выбирая для себя самое лучшее.

Постепенно к моему счастью примешалось беспокойное ощущение, что какая-то дверца в ее душе остается для меня закрытой. Обозначилась невидимая, но отчетливая граница нашей близости, за которую мне было нельзя.

Я видел, что она тоже чувствует недосказанность и тяготится ею.

Однажды я спросил, догадывается ли она о своей удивительной притягательности.

Она ответила быстро и утвердительно.

— Ты, случайно, не ведьма? — улыбнулся я.

Вышло немного криво.

Она рассмеялась и замотала головой.

Потом стала серьезной, пристально и больно заглянула мне в глаза, словно желая вычерпать их до самого дна.

И рассказала мне о маленьких человечках.

Я не уверен, что смогу внятно изложить эту историю и можно ли рассказать ее вообще. Постараюсь ничего не упустить, хотя мысли мои путаются, а рассудок протестует.

Но я все равно расскажу, иначе вы будете меня осуждать.

Смерть родителей оказалась для маленькой Лины невыносимым потрясением. Она чувствовала только внешнюю часть себя: лицо, руки, живот, а внутри было пусто, все сгорело от горя.

Люди, которые согласились взять Лину на воспитание, не особенно умели заботиться о ней. Девочка была накормлена, ходила в школу и не лезла с капризами. А то, что она всегда молчит, — не страшно, дети бывают разные.

Пусть радуется тому, что не попала в детский дом. Может быть, потом скажет спасибо.

Лина молчала и не по годам много читала, стараясь убежать из опустевшей, вымерзшей жизни в книжные миры.

Закрыв книгу, она тут же принималась за следующую, стараясь не оставить даже маленькой щелочки, в которую могло бы просочиться отчаяние.

Отчаяние представлялось ей огромной холодной рыбой со зло выпученными глазами и железными зубами-саблями. Отчаяние стремилось сожрать маленькую девочку, сжевать в ней все живое, и Лина сопротивлялась, черпая силу в книгах.

Перелопатив школьную библиотеку, Лина отправилась в центральную городскую, куда ее за три года до необходимого возраста записали по рекомендации классного руководителя.

Еще она рисовала.

В каждой ее картине были двое взрослых и один ребенок. В углу лучиками разбегалось солнце.

Однажды ей приснился странный сон, один из ярких детских снов, которые продолжаются и продолжаются, даже если проснуться за ночь несколько раз, и которые в первые секунды пробуждения кажутся реальнее, чем сама явь.

В ее сне произошло бедствие, или просто сработал какой-то зловещий выключатель, или чья-то недобрая воля махнула страшной волшебной палкой, одним словом — почти все люди погибли. Или исчезли, не важно.

Осталось несколько десятков человек, но они подверглись превращению — сделались маленькими, чуть ниже колена взрослого человека. Похожий сюжет, кажется, был в какой-то книге или сказке, точно не помню.

Спасшимся маленьким людям пришлось бороться за существование.

Швейные иголки и кухонные ножи стали их оружием, птицы и мелкая дичь — добычей, а расплодившиеся крысы и собаки — смертельными врагами. Со временем человечки перебрались из опустевшего города, полного хищников, на опушку леса, где построили жилище на живописном холме, научились добывать и поддерживать огонь, успели сделать скудные запасы. Первую зиму они едва пережили. Голод, снег и болезни мучили их, но все уцелели.

Потом пришла весна, за ней лето, они стали шить себе одежду из птичьего пуха и травяных волокон, сделали копья, самострелы и разные инструменты, построили новые теплые дома. Они не пали духом и начали обустраиваться в разросшемся вокруг них мире.