Вячеслав Бондаренко - Вечный огонь

Лицо Поспелова исказилось ужасом.

– Товарищ комбриг… Там же сорок танков, понимаете, сорок! Нас же раздавят!

Рука Щербацевича рванулась к кобуре.

– Разрешите лично, товарищ комбриг?!

– Не марайте руки, Иван Михайлович, – поморщился комполка. – О вашем поведении, лейтенант, я сообщу вашему командованию после боя. А сейчас марш в цепь, сволочь!

Раздавленный Поспелов бросил руку к козырьку грязной фуражки, пробормотал «Есть» и побрел по траншее прочь. Владимир Игнатьевич отвернулся, поднес к глазам бинокль и в этот момент почувствовал, как что-то тяжелое и горячее сильно толкнуло его в спину…

Как и почему незнакомый лейтенант выстрелил комбригу в спину, никто поначалу не понял. Первым среагировал Щербацевич – выбил из рук Поспелова оружие, повалил на дно траншеи. Набежали бойцы из ближайших расчетов. Лейтенант отбивался на удивление яростно, умело, его скрутили с большим трудом. Когда его расстреливали, он сорванно крикнул: «Хайль Гитлер!»

– Диверсанты! – пронесся по позициям чей-то крик.

– С тыла обходят!.. – подхватил его другой пронзительный голос.

– Комполка убили!..

– Молчать!!! – яростно оскалившись, рявкнул комиссар. – Первого, кто вякнет про танки в тылу, застрелю, понятно?!! Комбрига – на КП!!! К орудиям, мать вашу!!!..

Когда Владимира Игнатьевича подняли и понесли, он нашел глазами Щербацевича. На губах комбрига лопнул кровавый пузырь.

– Ко-мис-сар… – вышептал умирающий.

– Есть, товарищ комбриг, – сдавленно отозвался Щербацевич. – Принимаю командование полком.

Хлопнула, обнаруживая себя, батальонная «сорокапятка», за ней вторая и третья. Тяжело, важно рявкнул полковой «бобик». Третий слева Т-II, выкатившийся из дымно горевшей рощи, замер, словно наткнувшись на невидимое препятствие. Остальные танки, ведя огонь из пушек и курсовых пулеметов, выходили на позицию полка в лоб. Было слышно, как осколки звонко рикошетят от башен вражеских машин. Два танка один за другим попали в глубокий ров и надсадно ревели моторами, пытаясь выбраться.

– Что там медлит «Бранденбург»? – в ярости выкрикнул в эфир командир танковой группы. – Три машины уже потеряны! Зачем их засылали в тыл к русским, спрашивается?

– Не могу знать, герр майор!

Видя, что панику в рядах стрелкового полка, занимавшего позиции на западном берегу реки, посеять не удалось, гауптманн Пауль Долински отдал приказ вступить в бой в открытую. И как всегда, этот нехитрый прием сработал отменно. Когда на тебя ни с того ни с сего нападает боец или командир в форме твоей же армии, мгновенно среагировать очень сложно. Пушки смолкли – расчеты начали отбиваться от диверсантов, некоторые сдавались в плен. Часть бойцов, дрогнув перед видом стремительно накатывавших на них танков, бросили окопы и побежали к реке. Словно обрадовавшись желанным целям, с новой силой ударили по ним танковые пулеметы… Остатки полка отбивались до конца, прежде чем погибнуть под гусеницами танков.

– Герр гауптманн, – хрипло окликнул Долинского высокий, плечистый парень в форме советского младшего политрука, – там вроде как еще одна пушка ведет огонь.

У этой последней пушки остались двое – старший батальонный комиссар Щербацевич и капитан Спешнев, оба раненые. К ним, петляя по полю, чтобы затруднить прицеливание, шел танк – пыльный, приземистый, исцарапанный пулями и осколками, с крестом на броне… Выстрел сделали оба одновременно. 20-миллиметровый танковый снаряд разметал тела командиров в стороны, а 76-миллиметровый снаряд полковой пушки напрочь сорвал с танка башню, и только его горящий остов еще продолжал какое-то время двигаться по инерции.

– Позиция взята, – доложил по рации Долинский. – Танки могут идти дальше.

Он устало брел по заваленной телами красноармейцев траншее. Наткнулся на труп «лейтенанта Поспелова» из своей группы. Какой-то майор, наверное, начштаба полка, лежал грудью на куче сожженных документов и карт. «Застрелился, чтобы не сдаваться», – равнодушно подумал Долинский. На всякий случай взяв наизготовку «наган», Павел осторожно заглянул на КП.

Сначала ему показалось, что человек, лежащий навзничь на походной койке, спит, закинув руки за голову. На нем была форма со знаками различия комбрига. «Странно, – подумал Долинский, – это звание красные отменили больше года назад, почему он комбриг?» А в следующую минуту гауптманн вермахта издал тонкий задушенный хрип и изо всех сил укусил себя за руку. Черт. Черт! Черт!!!.. Нет, не может этого быть! Кто угодно, но только не Вовка!!!

Вид у мертвого Вовки был спокойный, только очень уставший. На гимнастерке – ордена Красного Знамени и Красной Звезды. Он был очень похож на себя молодого, даже седина и горькие морщины, собравшиеся на лбу и в уголках глаз, не помешали узнать в нем юного сияющего подпоручика, получившего в 1913-м свои первые погоны, кадетика, маршировавшего когда-то по улицам Полоцка…

Не соображая, что он делает, Павел расстегнул на убитом гимнастерку, попытался сделать искусственное дыхание. Перевернул тело на живот. Ранение в спину, значит, стрелял наверняка «Поспелов», значит, пуля отравлена.

Долинский чувствовал, как боль, наполняющая его, сейчас перельется через край. Лицо его потемнело, губы дрожали. Он понял, что если не укротить эту боль немедленно, то жить дальше будет совсем невозможно. А так, мало ли – вдруг у него будет еще шанс встретиться с Вовкой?.. Ни о чем не думая, плача и дергаясь всем лицом, гауптманн вермахта, бывший русский офицер Павел Долинский быстро вытащил из кобуры «наган» и выстрелил себе в висок.

«Дорогая Варвара Петровна, вот уже почти месяц как я не писал Вам. Не то чтобы писать особенно нечего, но и гордиться нечем. Положение у нас «все те же, все там же». Грустно и неприятно, но стараемся, глядишь, и получится. Погода довольно гадкая. Но на сердце все равно хорошо – земля-то впереди наша, родная, и чем скорее погоним фашиста с нее, тем веселее будет. Как Вы живете? Много ли раненых в госпитале? И что слышно от Витьки? По-старому ли он в училище или направили на фронт, как он и просился?..»

Командир гвардейской стрелковой дивизии гвардии генерал-майор Семен Захарович Куроедов отложил карандаш, прислушался. Где-то вдалеке, километрах в двадцати, работали «катюши». Угрюмое, наводящее тоску завывание непривычному человеку порядком действовало бы на нервы, но фронтовики гвардейским реактивным минометам только радовались – после налета «катюш» от позиций врага оставались выжженные площади, продвигаться по которым вперед – одно удовольствие.

Куроедов, вслушиваясь в глухой тоскливый вой «катюш», удовлетворенно погладил поседевшие усы. Даст Бог, после такой артподготовки немцы сообразят наконец, что больше держаться за этот плацдарм смысла нет. А вцепились они в него когтями и клыками, так что с самого ноября 1943-го не могли их оттуда выбить. Обидно – Киев давно наш, на Украине наступление развивается вовсю, а Западный фронт, недавно переименованный в 3-й Белорусский, буксует. Даже комиссия специальная приезжала из Ставки разбираться, и больше всех досталось тогда начштаба фронта генералу Покровскому.