Катя Миллэй - Океан безмолвия

Когда я в самый первый раз отправилась на пробежку, все кончилось тем, что меня стошнило на мои спортивные тапочки. Это был один из самых лучших вечеров в моей жизни. Начиналось все по-другому. Началось все с перепалок между моими родителями. А я слушала, как они ругаются из-за меня. Сидела в той своей комнате, сидела в той своей комнате, сидела в той своей комнате на одеяле, точно таком, под которым сплю здесь. Я сидела в той комнате, пока сидеть там стало невыносимо. Я больше не могла находиться в том доме, слушая, как родители раз за разом ссорятся из-за меня. Папа спрашивал маму, почему она продолжает винить себя. Мама спрашивала папу, почему его это не волнует. Папа отвечал, что убит горем, но не видит смысла тонуть в нем. А мама заявляла, что, пока я не оправлюсь от горя, она тоже не успокоится. И так изо дня в день, всегда одно и то же, до бесконечности.

Было девять вечера, из обуви на глаза мне попались теннисные тапочки. Я сунула в них ноги, без носков, бегом спустилась по лестнице, распахнула дверь, закрыть ее за собой не удосужилась. В буквальном смысле сбежала из дому, так вот наивно, по-простому. Я бежала, бежала, бежала. Пустилась с места в карьер и помчалась. Без разминки, без разогрева. Мчалась куда глаза глядят. Лишь бы убежать.

Не знаю, сколько я пробежала в тот вечер, наверно, не очень много. Остановилась, когда стала задыхаться. Легкие болели, живот сводило. Меня стошнило прямо там, где я стояла. И это было потрясающе. Своего рода катарсис. Одновременно гибель и возрождение. Полный кайф. Я села на землю и расплакалась. Некрасиво так, отвратительно. Хватала ртом воздух, издавая чудовищные хрипы. Потом поднялась и пошла домой.

С тех пор я бегала каждый вечер. Научилась контролировать себя, разогреваться и постепенно набирать темп, но в итоге всегда изматывала себя до предела — бежала слишком быстро, слишком долго. Мой психотерапевт сказал родителям, что мне это на пользу. Может быть, не рвота, но бег вообще. Оздоровляющий выплеск энергии. Моим родителям нравится слово «оздоровляющий».

Папа пытался бегать со мной раз или два. Пытался, бегал. Но я под него не подстраивалась, а он не мог за мной угнаться. Не думаю, что изматывание себя до полусмерти нравилось ему так, как мне. Я бегала лишь затем, чтобы выжать из себя все соки, чтобы не оставалось сил на сожаление, на страх, на воспоминания. Теперь для полного изнеможения мне нужно потратить куда больше сил. С каждым днем я бегаю все дольше, ибо становится все труднее достичь состояния отупляющей усталости, которое я люблю: если уж бегаю, то обязательно на износ, чтобы возникло ощущение, будто меня выкрутили, выжали, как лимон. И пока этот трюк мне удается. На сегодняшний день бег — единственное лечение, которое я принимаю.

Легкие в порядке, но живот сводит. За последнее время я немного утратила форму, так что, надеюсь, после пробежки быстро отключусь. С каждым ударом ноги о тротуар я выбиваю всякую дрянь из головы, пока она не становится восхитительно пустой. Днем, когда способность мыслить вернется, голова снова заполнится этой дрянью, но сейчас она пуста, и этого вполне достаточно. Иссякли остатки сил и адреналина, а вместе с ними и мысли. Осталось лишь хорошо знакомое чувство тошноты. Я замедляю бег, потом перехожу на шаг, надеясь, что желудок успокоится. Не успокаивается.

Ноги останавливаются. Я оглядываю улицу, ища канаву или живую изгородь, куда бы можно опорожнить желудок, и впервые с тех пор, как выскочила из дома, обращаю внимание на местность. На этой улице я никогда не бывала. Не знаю, далеко ли убежала, но место незнакомое. Час поздний. Почти все дома окутаны мраком. Дыхание вновь быстро учащается. Я пытаюсь дышать медленнее. Бросаюсь к ближайшей изгороди, чтобы сплюнуть. Врезаюсь в нее, не рассчитав расстояние. Шипы. Ну конечно. Час от часу не легче. При малейшем моем движении шипы впиваются в ноги, но мне некогда их вытаскивать: я давлюсь рвотой. Наконец желудок опорожнен, и я выбираюсь из изгороди — осторожно, чтобы не пораниться еще больше. Увы, теперь уж поздно осторожничать. Из царапин на икрах проступает кровь. Но это не самое страшное.

Я закрываю глаза, потом снова открываю. Заставляю себя внимательно осмотреть местность, чтобы понять, где нахожусь, и, главное, сообразить, как мне попасть домой.

Тошнота прошла, но появился страх иного рода. Все дома одинаковы, все как один. Я не вижу таблички с названием улицы, но знаю, что бежала быстро, убежала далеко и, когда бежала, не смотрела по сторонам. Я нарушила все правила, которые установила сама для себя, и получила по заслугам. Глубокая ночь, я одна в темноте и не знаю, куда идти.

Инстинктивно хлопаю по карману, нащупывая телефон, чтобы воспользоваться системой GPS. Пусто. Разумеется, я его не взяла. Впопыхах забыла, ведь я беспечна, нетерпелива и в ту минуту не думала ни о чем, кроме бега и спортивных тапочек.

Иду по тротуару. Должно быть, я на окраине городка, рядом с природным парком, что раскинулся вокруг него. Я знаю, что эта пешеходная дорожка, вероятно, тянется по периметру городка, и если не сойду с нее, то скоро увижу знакомые ориентиры. Но ничего не могу с собой поделать. Я должна убраться прочь от этого леса. За ним ничего не видно; я не в состоянии контролировать то, что исходит от него; слишком много звуков, природу которых нужно определить.

Там, где я стою, уличных фонарей нет, но один, испускающий слабое желтое сияние, я вижу вдалеке. Дома на другой стороне улицы погружены во тьму. Спят. Как и все нормальные люди в этот час. Живот по-прежнему крутит, но это ощущение затмевает страх, вызванный осознанием того, что я заблудилась.

Моя рука, в которой я держу куботан, опущена вдоль тела. Я кручу брелок, раскручиваю, пока ключи не превращаются в неясное пятно. Прислушиваюсь к окружающей меня тишине. Слышу все: жужжание уличных фонарей, стрекот сверчков, неразборчивые голоса из работающего где-то телевизора и звук, которому я не могу найти определения. Ритмичный, шершавый. Я вглядываюсь в темноту, в ту сторону, откуда раздается этот звук, и вижу свет, струящийся из одного дома в конце улицы. Он ярче, чем свет лампочки на крыльце. Я иду к этому дому, еще сама не зная, что ожидаю там найти. Может быть, тот, кто там не спит, подскажет мне дорогу. А как ты спросишь-то, идиотка?! Ритмичный скрежет, тихий и почти мелодичный, не стихает. Я иду на этот звук. Чем ближе дом, тем скрежет громче, но я никак не могу определить его природу, пока через минуту не оказываюсь там.

Я останавливаюсь в конце подъездной аллеи перед бледно-желтым домом с ярко освещенным гаражом. Хочу рассмотреть, есть ли кто в гараже, прежде чем приблизиться к нему, но ноги сами несут меня вперед. Подхожу к гаражу и останавливаюсь как вкопанная. То, что предстает моему взору, повергает меня в оцепенение. В голове лишь одна мысль: я знаю это место … Я робко шагнула в гараж.