Элисон Уэйр - Плененная королева

Король сразу же заснул, как обычно, положив руку на Алиенору. Когда рано утром он проснулся, свеча уже почти догорела, и в ее мерцающем свете он посмотрел на жену, вспоминая, как они занимались любовью. «Она все еще прекрасна, – подумал он, – и я по-прежнему ее люблю». Король мог в тайне встречаться с Рогезой де Клер – его и в самом деле настолько пленили прелести графини, что он не мог от нее отказаться, – но сердце его, а нередко и тело принадлежали Алиеноре, что не переставало удивлять его самого. Когда Генрих был с ней, как сейчас, он мог забывать о том, как глубоко ранил его Томас, предав их дружбу. Никогда в истории, говорил он себе, король не возвышал так своего подданного, чтобы получить в ответ черную неблагодарность. Томас словно вознамерился утвердить свою власть над властью короля! А с этим Генрих не собирался – и не мог – мириться. Если между ними начнется борьба за власть, значит так тому и быть. Но почему Томас решил пуститься в эту авантюру, если он стольким обязан ему, Генриху, после стольких лет сердечной и взаимообогащающей дружбы? Боже мой, думал король, зачем он мучает себя, вспоминая те хмельные дни, когда они были близки с Томасом, были беззаботны и не подозревали о грядущих штормах за горизонтом? Он любил тогда Томаса, любил как брата и верил, что тот отвечает ему взаимностью. Похоже, он ошибался, катастрофически ошибался. И от одной этой мысли Генрих, король Англии, зарылся львиной головой в подушку и заплакал.

Алиенора проснулась, когда было еще темно, и уставилась через узкое окно на звездное ночное небо. Легкий теплый ветерок обдувал подушку, нежно шевелил ее волосы. Климат Англии, вероятно, не теплее климата Северной Франции, но в летние месяцы здесь приятно, хотя и не так обжигающе жарко и великолепно, как в Аквитании. В тысячный раз попыталась она прогнать тоску по стране, в которой родилась. Четыре долгих года прошло с тех пор, как Алиенора в последний раз была в Пуатье, а еще дольше не бывала она на золотых просторах юга. Надо что-нибудь сделать, чтобы вернуться туда как можно скорее, придумать какой угодно предлог. У королевы намечалось множество планов.

И вдруг она услышала резкие приглушенные рыдания и с ужасом поняла, что их источник – подушка рядом с ней, это плачет Генри. Никогда не видела она, чтобы ее мужественный, сильный супруг плакал, и теперь не знала, как быть. Сделать вид, что она все еще спит и ничего не слышала? Не будет ли Генри смущен, если она станет свидетелем его слабости? Или же лучше пойти на поводу у материнского чувства и успокоить его, как она успокаивала сыновей, когда они прибегали к ней в слезах из-за каких-нибудь детских пустяков?

Генрих лежал спиной к ней. Алиенора осторожно протянула руку, положила ее на его обнаженное плечо.

– Генри? Что случилось? – прошептала она.

Он замер на мгновение, потом его напрягшиеся плечи ослабли, и он, согнув руку в локте, уткнулся лицом в плечо жены.

– Меня предали, – упавшим голосом прошептал он. – Предал тот, у кого были все основания меня любить.

Вместо ответа Алиенора притянула его к себе, прижала к груди голову. Обычно такая близость рождала вспышку страсти. Но сейчас муж просто лежал с закрытыми глазами, несчастный и беспомощный.

– Генри, – наконец проговорила она, – ты не должен так переживать из-за Томаса. Он не стоит твоей безоглядной преданности.

Эти слова прибавили Генриху силы духа, и он, отодвинувшись, посмотрел на жену.

– Лучше Томаса не было слуги ни у одного короля! – воскликнул он. – И друга лучше, чем Томас, тоже не было. Ты его никогда не любила. Ты всегда ревновала меня к нему… Признайся.

– Не отрицаю, особой приязни я к нему никогда не испытывала, – осторожно сказала Алиенора, не желая усугублять ситуацию. – Я хотела, чтобы тебя интересовали мое мнение и советы, а не его, что вполне естественно. И все же мне – и другим – казалось, что Бекет просто поработил тебя. И меня это беспокоило, но я надеялась, в один не самый прекрасный день ты поймешь: он тебе вовсе не друг, как это, к сожалению, и случилось сегодня. И я не единственная, кто считал, что ты продвинул Бекета слишком высоко.

– Ничего он меня не поработил! – отрезал Генрих. – Что за чушь?!

– Тогда почему это так волнует тебя?

– Я чувствую, что меня предали, – пробормотал он. – Любой на моем месте чувствовал бы то же самое, если бы сделал для Томаса столько же, сколько сделал я, а потом за все это получил плевок в лицо!

– Тогда пусть тобой руководит гнев, но не позволяй Томасу причинять тебе боль, – наставляла мужа Алиенора. – Теперь ты знаешь, что он собой представляет. Когда Бекет снова встанет у тебя на пути – а это случится непременно – и проявит еще больше неблагодарности, ты будешь готов к этому. Но в следующий раз не позволяй ему выйти сухим из воды.

– Все не так-то просто, – пробормотал Генрих, слеза стекла по его щеке. – Я любил его как брата, а он вдруг стал моим врагом.

– Ах, Генри, неужели ты не видишь того, что очевидно другим? – вздохнула Алиенора. – Любовь делает нас слепыми к недостаткам других. Всегда помни: что бы он ни сделал, ты его король. Бекет твой вассал, он принес тебе клятву верности. Ты должен забыть о своей боли и заставить его подчиниться тебе, так же как и всех других подданных.

– Ты что, не понимаешь, Алиенора, не понимаешь?! – чуть ли не закричал Генрих. – У него есть более высокий повелитель, чем я. Томас говорит мне, что на его стороне Бог. А противиться Богу он не может!

– Томас – всего лишь человек, хотя ты и сделал его архиепископом! – с жаром ответила Алиенора. – И ты должен иметь дело с человеком, а не подниматься до Господа. Вся эта болтовня о Боге, который на его стороне, – просто игра, но ты ее не видишь. Бекет, наслаждаясь своей новой ролью, пытается подавить тебя. А ты позволяешь ему это!

– Хватит! – завопил Генрих, на лице его в лунном свете появилось выражение бешенства. – Я больше не буду слушать твоих ядовитых речей. Ты всегда ненавидела Томаса.

– Это не ядовитые речи, а здравый смысл! – воскликнула она. – Ты бы и сам до этого дошел, если бы не был одурачен этим человеком! Господом клянусь, Генри, если бы я не знала наверняка, то решила бы, что ты любишь его на тот же манер, что он любит тебя.

Генрих удивленно уставился на жену, оглушенный ее словами.

– Что ты хочешь этим сказать? – медленно, угрожающе проговорил он.

– Я видела это несколько лет назад, – продолжила Алиенора. – А если видела я, то видели и другие. То, как он смотрел на тебя. Он хотел тебя, Генри. Это было совершенно очевидно. Если бы любовь к нему не ослепляла тебя, ты бы и сам это увидел.

Пощечина оказалась чувствительной, и Алиенора была потрясена ею не меньше, чем он ее словами. В отличие от многих других мужей, о которых она слышала, Генрих прежде никогда не поднимал на нее руку.