Элисон Уэйр - Плененная королева

Сын обиженно писал, что теперь отец требует, чтобы он все время находился рядом. Король вытащил его из Нормандии в Овернь, чтобы Молодой Генрих присутствовал при обручении Иоанна с Алисой Морьенской, а когда граф Гумберт спросил, какое наследство получит Иоанн, король пообещал ему три замка. «Но эти замки принадлежат мне!» – писал Молодой Король. Он дал понять отцу, что сильно раздражен, но тот проигнорировал его. Напротив, заставил свидетельствовать при подписании брачного контракта, который лишал Молодого Генриха его собственности.

Генри ведет себя как упрямый осел, думала Алиенора. Да, он любит своих детей, но, когда речь заходит о наследствах, начинает передвигать их, как пешки по доске, ничуть не задумываясь об их чувствах. На первом месте политика, а она часто не основывается на логике или разуме! А последствия тех решений, которые он продавливал силой? Неужели он не понимает, что всякий дом, разделившийся сам в себе, не устоит? [62]

Затем пришло известие, что король Людовик пригласил свою дочь Маргариту и Молодого Короля в Париж. Эта новость обеспокоила Алиенору.

– Людовик давно пытается расчленить империю Генри, – сказала она Раулю, когда они как-то утром отправились на соколиную охоту. – Я не удивлюсь, если узнаю, что Людовику стало известно о недовольстве Молодого Короля и он пытается использовать это к своей выгоде. Он опасается огромной концентрации власти в руках Генри.

– Французы всегда были не прочь посеять смуту в Англии, – заметил Рауль. – Может быть, королю следует запретить Молодому Генриху ехать в Париж.

– Вероятно, он не хочет обидеть Людовика, – предположила Алиенора. – Ведь Маргарита все-таки его дочь. Но я думаю, сейчас им не стоить ехать ко французскому двору.

Скоро стало ясно, что ситуация гораздо хуже, чем она могла себе представить. Следующим письмом сын ставил ее в известность о том, что, прежде чем отправиться в Париж, он посетил отца в Нормандии и снова потребовал, чтобы ему отдали его законное наследство. Но отец опять категорически отказал. «Между нами возникла непримиримая ненависть, – писал ей сын. – Отец не только лишил меня власти, но и части собственности». В словах Молодого Генриха явно ощущалась обида, которая была абсолютно оправданна. Так чувствовала Алиенора.

Возмущение королевы росло. Неужели Генрих настолько слеп? Это неправильно и несправедливо, нельзя так относиться к сыну. В долгой перспективе это грозило катастрофой. Алиенора чуть ли не надеялась, что Людовик устроит какую-нибудь провокацию, и это натолкнет Генриха на мысль о том, что его поступки разрушительны и из-за них он может лишиться любви наследника.

Алиенора размышляла: не сделать ли и ей чего-нибудь такого, что вразумило бы мужа. Она чувствовала себя такой беспомощной, такой бессильной… и такой обозленной!

Пришло Рождество. Алиенора проводила праздник с мужем в Шиноне, были приглашены и три их старших сына. Король приветствовал жену с неожиданной теплотой, заключив ее в медвежьи объятия. Похвалил ее богатое одеяние – византийское платье, которое она носила в годы их страсти, когда одного только ее вида в шикарном одеянии было достаточно, чтобы распалить его. Но теперь Генри, кажется, забыл об этом.

Алиенора научилась не расстраиваться, замечая прискорбное отсутствие интереса к ней. Ведь они же все-таки решили жить раздельно. Вскоре она обратила внимание, что Генрих, несмотря на все дружелюбие, припасенное к празднику, по-прежнему одержим своими демонами и ко всем проявляет нетерпимость. Алиенора подозревала, что он готовится к очередной конфронтации с Молодым Королем.

– Я вызвал Молодого Генриха из Парижа, – сказал Генри. – Мои шпионы доложили мне, что Людовик подстрекает его востребовать часть владений. Я немедленно пресек это!

– Я рада, что наш сын возвращается, – ответила Алиенора, тактично пытаясь донести до мужа, что в этой ситуации есть нечто большее, чем борьба за власть. – Я не видела его много месяцев. А Маргарита мне как дочь.

Но Молодой Король не приехал. Он прислал письмо, в котором сообщал, что его друг, воинственный трубадур Алиеноры Бертран де Борн, пригласил его в свой замок в Отфоре, куда Молодой Генрих по капризу созвал всех рыцарей Нормандии, имеющих имя Гильом, чтобы попировать вместе.

– Черт побери! – взорвался Генрих. – Этот щенок когда-нибудь поумнеет?! Надо же, из всех бессмысленностей выбрал самую бессмысленную. Что у него в голове? А что касается Бертрана де Борна, то ты должна знать, какой он опасный смутьян.

– Генри… – Алиенора, желая успокоить мужа, положила руку ему на плечо и заглянула в лицо, прошитое лиловыми прожилками. – Наш сын предается пустым и бессмысленным занятиям, потому что ты вынуждаешь его к этому. Вся его жизнь пуста и бессмысленна. Ты сделал Молодого Генриха королем, но не наделил никакими королевскими полномочиями, а потому его коронация лишается всякого смысла. Ты не даешь ему денег, не позволяешь развлекаться, ты самолично назначаешь всех членов его двора. Ты даже диктуешь ему, когда он может положить в постель собственную жену, которая, как мы оба знаем, уже два года как готова к браку. Генри, пока не поздно, позволь нашему сыну быть королем. Тогда он покажет, чего стоит. Прежде чем управлять империей, ему нужно наточить зубы.

Генрих посмотрел на жену как на сумасшедшую. Через мгновение Алиенора поняла, что он смотрит мимо нее, и, повернувшись, увидела Ричарда и Жоффруа. По выражению их лиц можно было понять: они слышали ее слова.

– Мама права, – с вызовом сказал Ричард. – Почему ты не даешь нам никакой власти, отец? Я герцог Аквитании, а Жоффруа – герцог Бретани, но это только пустые титулы.

– Ричард говорит правду, отец, – вставил слово Жоффруа.

– Молчать! – выкрикнул Генрих. – Тебе всего четырнадцать. Что ты понимаешь в жизни? Вы что, все против меня?

– В чем? – спросила Алиенора. – В заговоре? Как тебе такое могло прийти в голову? Я смотрю в будущее и делаю все, что в моих силах, чтобы не допустить твоего разрыва с сыновьями. А у них есть поводы для обид.

– Да, есть! – сказали в один голос Ричард и Жоффруа.

Генрих повернулся к ним и посмотрел, как загнанный зверь:

– Сказано, что всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет [63], а я не могу этим рисковать. Я создал мою империю, прибавляя владение за владением, и бульшую часть жизни провел в сражениях, чтобы удержать все это в кулаке. В один прекрасный день и благодаря мне это станет вашим наследием. В один прекрасный день! Но если я теперь отдам Англию, Нормандию, Анжу и Мен Молодому Генриху, Аквитанию тебе, Ричард, а Бретань – Жоффруа, то что останется мне? Я вполне могу удалиться в Фонтевро и стать монахом!