Джек Керуак - Ангелы Опустошения

– Что сделать?

– Опубликоваться, со всеми встретиться, заработать денег, стать крупным международным автором-гастролером, оставлять автографы пожилым дамам в Озоновом Парке —

– Как вы едете в Нью-Йорк?

– Просто посмотрим в газете кто ищет себе попутчиков в автомобильную поездку – В сегодняшней одно такое было. Может даже через Новый Орлеан проехать сможем —

– Очень надо в этот старый нудный Новый Орлеан.

– Ох да ты дурак – Я ни разу не видел Новый Орлеан! – заорал он. – Я хочу его посмотреть!

– Чтоб потом всем рассказывать что видел?

– Не бери все это в голову. Ах Джек, – нежно, приблизив свою голову к моей, – бедный Джеки, измученный Джеки – весь затраханный и одинокий в каморке старой девы – Поехали с нами в Нью-Йорк и пойдем по музеям, мы даже вернемся и пройдем по студгородку Коламбии и ущипнем старого Шнаппа за ухо – Представим Ван Дорену свои планы новой всемирной литературы – Станем лагерем на ступеньках у Триллинга [122]пока тот не вернет нам четвертачок. – (Это все о преподах колледжа.)

– Вся эта литературщина в зубах навязла.

– Да но это еще и интересно само по себе, большой чарующий лагерь в который можно врубаться – Где твое былое Достоевское любопытство? Ты стал таким нытиком ! Ты ноешь как старый больной торчок сидящий в комнате нигде абсолютно. Тебе пора носить береты и внезапно изумлять всех кто приподзабыл что ты крупный международный писатель и даже знаменитость – Мы можем делать все что захотим ! – завопил он. – Снимать кино! Поехать в Париж! Покупать острова! Все что угодно!

– Рафаэль.

– Да но Рафаэль не стонет как ты он сбился со своего пути, он обрел свой путь – представь себе как его будут принимать в Вашингтоне и он будет встречаться с Сенаторами на коктейлях. Поэтам пришло время влиять на Американскую Цивилизацию! – Гарден, как один современный американский романист утверждавший что он решительный вожак левых хипстеров и арендовавший Карнеги-холл чтобы об этом заявить, [123]а по сути как и определенные гарвардские умы в высших сферах, был ученым интересовался политикой в конечном итоге хоть и подчеркивал мистически свои видения вечности —

– Ирвин если у тебя в самом деле были видения вечности тебе не было бы дела до влияния на Американскую Цивилизацию.

– Но в этом-то все и дело, это как раз то где я по крайней мере хоть с каким-то авторитетом могу что-то говорить а не просто какие-то выдохшиеся идейки и социологические зависы содранные из учебников – У меня есть блейковское послание к Железной Гончей Америки.

– Опа-ля – а дальше-то что делать будешь?

– Стану крупным заслуженным поэтом которого люди будут слушать – Я провожу спокойные вечера со своими друзьями, возможно, в смокинге – Выхожу и покупаю все что захочу в супермаркете – Я обретаю голос в супермаркете!

– Ну и?

– И ты можешь поехать и организовать себе публикацию сразу же, эти недоумки тормозят ее от дурацкой путаницы в своих головах. «Дорога» – большая безумная книга которая изменит Америку! Они на ней даже смогут заработать. Ты будешь голым танцевать на письмах своих почитателей. Ты сможешь посмотреть Бойсверту [124]прямо в глаза. Крупнейшие Фолкнеры и Хемингуэи задумаются подумав о тебе. Время пришло! Видишь? – Он стоял распростерши руки как симфонический дирижер. Глаза его не отрывались от меня гипнотически безумно. (Как-то раз он сказал мне серьезно, по конопле, «Я хочу чтоб ты слушал мои речи как слушают на Красной площади».) – Агнец Америки будет взращен. Как Восток вообще может уважать страну в которой нет Поэтов-пророков! Агнец должен быть взращен! Большим трепещущим Оклахомам нужна поэзия и нагота! Самолеты должны летать не просто так а от одного нежного сердца к другому открытому сердцу! Должен же дать кто-то сентиментальным лодырям в конторах по розочке! Надо отправить пшеницу в Индию! Новые хиповые классические кукольные сцены могут происходить на автостанциях, или на автобусном терминале Портового управления, или в туалете на Седьмой авеню, или в гостиной у миссус Рокно в Восточном Изгибе или что-нибудь еще, – пожимая плечом со своей старой нью-йоркской хипстерской сутулинкой, шея подергивается…

– Ну, может я и поеду с тобой.

– Ты может себе даже подружку найдешь в Нью-Йорке как раньше бывало – Дулуоз, вся беда в том что у тебя уже много лет нет девчонки. Почему ты считаешь что у тебя чумазые лапы которые не должны касаться белой сияющей плоти разных цыпочек? Они все хотят чтобы их любили, все они человечьи трепетные души которых ты пугаешь потому что зыркаешь на них из-за того что их боишься.

– Правильно Джек! – встревает Саймон. – Надо наддать этим девкам чутка парень, сынок, эй сынок! – подойдя и раскачивая меня за колени.

– А Лазарь с нами едет? – спрашиваю я.

– Конечно. Лазарь может устраивать себе большие долгие прогулки по Второй авеню и рассматривать буханки ржаного хлеба или помогать старикам заходить в Библиотеку.

– Он может читать газеты вверх тормашками в «Эмпайр-стейт-билдинг», – выдает Саймон по-прежнему хохоча.

– Я могу собирать хворост на реке, – произносит Лазарь не вставая с постели натянув простыню до самого подбородка.

– Чего? – Мы поворачиваемся к нему послушать что он еще скажет, он не раскрывал рта сутки.

– Я могу собирать хворост на реке, – завершает он захлопывая слово «река» словно это официальное заявление которое никому из нас больше не стоит обсуждать. Но он повторяет его еще один последний раз… – на реке. Хворост, – добавляет он, как вдруг бросает на меня тот юморной взгляд искоса который означает что он просто всех нас разыгрывает только ни за что в этом не признается.

То была кошмарная поездка. Мы вышли, то есть Ирвин вышел в своей совершенно деловой эффективной манере на этого итальянца из Нью-Йорка который преподавал язык в Мексике но выглядел точь-в-точь как лас-вегасский игрок, громила с Мотт-стрит, на самом деле мне было непонятно чего он вообще в Мексике делает. Он дал объявление в газету, машина есть, найден уже один пассажир-пуэрториканец, а вся остальная кодла – мы – должна разместиться вокруг со всем багажом на крыше. Трое спереди и трое сзади, коленями упираясь друг в дружку в кошмаре на три тысячи миль! Но другого пути нет —

В то утро когда мы уезжали (я забыл упомянуть что Гэйнз несколько раз болел и посылал нас в центр по своим торчковым поручениям которые были трудны и опасны) Гэйнзу стало худо в то утро когда мы уезжали но мы постарались улизнуть побыстрее и понезаметнее. На самом же деле конечно мне хотелось зайти и сказать ему до свиданья но машина ждала и не было сомнений в том что он захотел бы чтоб я сгонял в город принести ему морфию (он опять сидел на подсосе). Мы слышали как он кашляет когда проходили по улице мимо его окна с грустной розовой шторой, в 8 утра, и я не мог хотя бы просто не просунуть голову в дырку в окошке и не сказать: