Джек Керуак - Ангелы Опустошения

– Ну ладно а теперь прочти что написал.

– «О мешковатые штаны Готорна, незаштопываемая прореха…»

И ты видишь бедолагу Готорна, хоть он и носит эту неуклюжую корону, без портного в новоанглийской мансарде в метель (или в чем-нибудь еще), как бы то ни было, может это и не поразит читателя, оно поражало нас, даже Лазаря, и мы действительно любили Рафаэля. И все мы были в одной лодке, нищие, в чужой стране, искусство наше отвергнуто в большей или меньшей степени, сумасшедшие, амбициозные, в конце концов совсем как дети. (Это только позже мы стали знаменитыми и на нашу детскость понавешали собак, но это потом.)

Наверху, ясно разносясь по двору, можно было услышать хорошенькие рулады мексиканских безумных студентов которые свистали нам, с гитарами и прочим, кампо-кантрюжные [119]любовные песенки а потом вдруг ни с того ни с сего сдуру пускались в Рок-н-Ролл вероятно специально для нас. В ответ мы с Ирвином запели «Эли Эли», [120]низко тихо и медленно. Ирвин на самом деле великолепный еврейский кантор с чистым трепетным голосом. Его настоящее имя Аврум. Мексиканские парни намертво затихли слушая. В Мексике люди поют огромными бандами даже после полуночи распахнув все окна.

На следующий день Рафаэль предпринял одну последнюю попытку взбодриться купив себе громадный ростбиф в супермеркадо, напихав в него зубков чеснока и засунув его в печку. Он был восхитителен. Даже Гэйнз пришел и поел с нами. Но тут в дверях вдруг возникли мексиканские студенты с бутылками мескаля (неочищенной текилы) и Гэйнз с Рафаэлем потихоньку отвалили пока остальные уныло развлекались. Хотя главным в этой банде был симпатичный добродушный крепыш-индеец в белой рубашке которому очень хотелось чтобы всё было по-его и весело. Из него должен был получиться прекрасный врач. У некоторых были усы из семей mestizos [121]среднего класса, а один последний студентик, который доктором бы определенно никогда не стал, все время обрубался после каждого стакана, все порывался отвести нас в бордель а когда мы до него добрались это оказалось слишком дорого и его все равно выкинули потому что пьяный. Мы снова стояли на улице, озираясь по сторонам.

И вот мы перевезли Рафаэля в его шикарную гостиницу. Там были большие вазы, ковры, мавританские потолки, и американские туристки писали письма в вестибюле. Бедняга Рафаэль сидел там в здоровенном дубовом кресле ища глазами благодетельницу которая забрала бы его к себе в чикагский особняк. Мы оставили его в раздумьях о вестибюле. На следующий день он сел в самолет на Вашингтон Округ Колумбия где его пригласил к себе пожить Консультант Библиотеки Конгресса по Поэзии, где я и увижу его до странности скоро.

У меня стоит перед глазами Рафаэль, пыль несет через весь перекресток, его глубокие карие глаза над высокими скулами под копной волос фавна или нет скорее сатира, на самом деле волосы у него как у обычного американского городского паренька на перекрестке… где тут Шелли? где тут Чаттертон? почему это нет никаких погребальных костров, никакого Китса, никакого Адонаи, никакого увитого венками коня с херувимами? Бог знает о чем он думает. («О жареных ботинках», однако сказал он позже журналу «Тайм», но это не всерьез.)

Ирвин Саймон и я совершенно случайно оказались очаровательным днем на озере Сочимилько, в Плавучих Райских Кущах я бы сказал. Нас привела туда компания мексиканцев из парка. Сначала мы пообедали mole с индейкой в кабинке у самой воды. Mole с индейкой это выдержанный шоколадный соус которым заливают индейку, очень вкусный. Но хозяин помимо этого торговал сырой пулькой (неочищенным мескалем) и я напился. А на свете нет лучше места напиваться чем Плавучие Кущи, естественно. Мы наняли барку и поплыли отталкиваясь шестом по сонным каналам полным плавучих цветов и целые островки плавали вокруг нас – Мимо проплывали и другие барки которые подталкивали шестами такие же суровые паромщики и целые семейства у них на борту справляли свадьбы, поэтому пока я сидел там скрестив ноги и пулька стояла возле моих башмаков вдруг возникла парящая небесная музыка и проплыла мимо меня вместе с хорошенькими девушками, детьми и пожилыми усами как велосипедные рули. Потом подгребли женщины в низеньких лодочках-кьяках продать нам цветов. Лодку едва разглядеть под всеми этими цветами. Там были участки сонных тростников где женщины останавливались поправить букеты. На север и юг проплывали всевозможные mariachi смешивая сразу несколько мелодий в мягком солнечном воздухе. Сама лодка казалась лотосом. Когда толкаешь лодку шестом выходит так гладко как не получается когда гребешь веслами. Или на моторке. Я вдрызг ужрался пулькой (как я уже говорил, неочищенный сок кактуса, как зеленое молочко, ужасно, пенни за стакан). Но все равно махал проплывавшим семействам. По большей части я сидел в экстазе ощущая себя в какой-то Буддической Земле Цветов и Песен. Сочимилько – вот что осталось от озера которое засыпали чтобы построить на этом месте Мехико. Можно себе представить каким оно было при ацтеках, барки с куртизанками и жрецами под светом луны…

Когда в тот день стало смеркаться мы поиграли в чехарду во дворе ближней церкви, поперетягивали канат. У меня на спине был Саймон и нам удалось свалить Панчо, на котором ехал Ирвин.

На обратном пути посмотрели фейерверк в честь 16 ноября на Рокаде. Когда мексиканцы устраивают фейерверки все стоят и орут УУУ! а на них сверху дождем валятся огромные шмотья падающего пламени, просто безумие какое-то. Как на войне. Всем плевать. Я видел как пылающее колесо выписав пируэт грохнулось прямо в толпу на другой стороне площади. Мужчины ринулись распихивать детские коляски в безопасные места. Мексиканцы поджигали устройства все безумнее и огромнее те ревели и шипели и взрывались повсюду. Под конец они запустили огневой вал последних бабахалок которые были прекрасны, закончившись господи-боже-мой-финальной Бомбой, Бум! (и все идут домой.)

Придя к себе домой на крышу после всех этих неистовых денечков я со вздохом повалился на постель. «Когда они уедут я снова заживу правильно», спокойные какао в полночь, долгий сон – Однако и помимо этого я все равно больше не мог вообразить себе что собираюсь делать. Ирвин это почуял, он всегда меня направлял в некотором смысле и сказал

– Джек ты уже пожил себе мирно в Мексике и на горе, не поехать ли тебе сейчас с нами в Нью-Йорк? Все тебя ждут. Рано или поздно книгу твою напечатают, даже еще в этом году, снова сможешь повидаться с Жюльеном, найдешь себе угол или комнату в христианской молодежной общаге или еще где-нибудь. Тебе пора сделать это! – завопил он. – В конце концов!