Рут Озеки - Моя рыба будет жить

Дзадзэн проводился обычно безумно рано, типа, в пять часов утра, когда я еще спала, плюс еще раз вечером после ужина, когда я была уже слишком уставшей. На самом деле, я немного нервничала насчет всего этого дела с медитацией, потому что не особо люблю сидеть неподвижно, но мне понравилось в хондо, и когда Дзико показала мне, как возжигать благовония перед господином Мондзю — надо прикоснуться палочкой ко лбу, прежде чем воткнуть ее в чашку с пеплом — мне стало интересно. Она совершила три поклона райхай [109] Райхай — полный земной поклон. Поднятые ладони символизируют, что совершающий поклон поднимает над собой весь мир. , и я тоже, так, как она меня учила, — встала на колени, локти и лоб прикасаются к полу, руки подняты ладонями вверх, к потолку. Потом, когда мы закончили, она подвела меня к дзафу [110] Дзафу — круглая черная подушка для дзадзэн. , сказала сесть, и вот тогда-то она дала мне эти инструкции.

Хмм. Погоди-ка секундочку. Я ее вообще-то не спрашивала, можно ли тебе это рассказывать, и вот теперь подумала, что надо бы у нее сначала спросить.

О’кей, я отправила ей смску и спросила, можно ли мне рассказать другу, как делать дзадзэн. Ей, наверно, понадобится некоторое время, чтобы ответить, но поскольку в «Фартучке» сейчас абсолютно тухло и никто меня не беспокоит, я как раз могу рассказать тебе, как Дзико стала монахиней. Она как-то рассказала мне эту историю, довольно печальную. Это произошло сразу после войны. В Японии, если ты говоришь «после войны», люди сразу понимают, что речь идет о Второй мировой, потому что это была последняя война, в которой принимала участие Япония. В Америке по-другому. Америка постоянно участвует в войнах то здесь, то там, так что приходится уточнять. Когда я жила в Саннивэйле, «после войны» значило «после войны в Персидском заливе», и большинство моих друзей в школе даже не знали, что это за Вторая мировая, потому что она была так давно, и с тех пор была еще куча войн.

И вот что забавно. Американцы называют эту войну Второй мировой, но японцы в основном говорят о ней как о «Великой Восточно-Азиатской», и, оказывается, в двух странах существуют совершенно противоположенные версии того, кто начал эту войну и что случилось потом. Большинство американцев уверено, что во всем виновата Япония, потому что Япония вторглась в Китай, чтобы отнять у китайцев их нефть и природные ресурсы, и Америке пришлось вмешаться, чтобы это прекратить. Но многие японцы считают, что первой начала Америка, наложив все эти ничем не обоснованные санкции, и Япония недополучала нефть и еду, и японцы такие, ооооой, мы ж только бедное, несчастное, маленькое островное государство, которое без импорта выжить не может, и т. д. Согласно этой теории, Америка вынудила Японию начать войну в качестве самозащиты, а то, что они там делали в Китае, вообще Америки никак не касалось. Так что Япония взяла и напала на Перл-Харбор, про что многие американцы говорят, это было как 9/11, и тогда Америка разозлилась и тоже объявила войну. Так они и воевали, пока Америке не надоело и она не сбросила атомные бомбы на Японию, полностью стерев с лица земли Хиросиму и Нагасаки, что, по мнению большинства, было уже чересчур, потому, что они и так уже выигрывали.

Примерно в это же время единственный сын Дзико, Харуки № 1, изучал философию и французскую литературу в Токийском университете, когда его призвали в армию. Ему было девятнадцать, всего на три года больше, чем мне сейчас. Простите, конечно, но я бы точно с ума сошла, если бы кто сказал мне, что через три года надо будет идти на войну. Я же еще ребенок!

Дзико сказала, что Харуки это тоже сводило с ума, потому что он был мирный парень. Вот ты сидишь в своей комнатушке в общаге, греешь ноги над жаровней с углями, потягиваешь зеленый чай и, может, почитываешь À la recherche du temps perdu , а через два месяца ты уже в кабине бомбардировщика без шасси, пытаешься удержать нос самолета направленным в борт американского военного корабля и знаешь, что через несколько мгновений ты взорвешься, станешь большим огненным шаром и полностью аннигилируешь. Только подумай, насколько это ужасно. Я даже представить себе не могу. То есть, вот вам и «там пердю»! Знаю, я тут все повторяю, что собираюсь уйти из времени, закончить жизнь, но это же совсем другое, это же мой собственный выбор. Харуки № 1 не выбирал становиться огромным огненным шаром и не собирался полностью аннигилировать, и, судя по рассказам Дзико, он был не только мирным, но еще и веселым, оптимистичным парнем, и ему вообще-то нравилось жить, что совершенно не похоже на нашу с папой ситуацию.

Вот я сказала, что не могу представить себе, насколько это было ужасно, — все-таки, наверно, могу, пусть немного. Если взять вместе все те чувства, которые у меня были, когда мы паковали чемоданы в Саннивэйле, и когда мама увидела мои шрамы в сэнто, и когда папа упал на рельсы, и когда мои одноклассники запытали меня до смерти, а потом усилить все эти чувства в сто тысяч миллионов раз, тогда, наверно, это будет хоть немножко похоже на то, что чувствовал мой двоюродный дед Харуки № 1, когда его призвали в силы специального назначения и заставили стать пилотом-камикадзе. Это то самое чувство, когда холодная рыба умирает у тебя в животе. Ты стараешься забыть об этом, но, только ты забываешь, рыба опять начинает трепыхаться у тебя под сердцем, напоминая, что произошло что-то совершенно ужасное.

Дзико тоже это почувствовала, когда узнала, что ее единственный сын будет убит на войне. Я знаю это, потому что рассказала ей про рыбу в животе, и она сказала, что прекрасно понимает, о чем речь, потому что у нее тоже была такая рыба, много лет. На самом деле она сказала, у нее много было таких рыб, некоторые — маленькие, как сардины, другие — среднего размера, вроде карпа, а другие были большие, как голубой тунец, но самая большая была от Харуки № 1, и она была, скорее, размером с кита. Еще она сказала, что, когда она стала монахиней и ушла от мира, она научилась, как открывать свое сердце, чтобы кит мог уплыть. Я тоже пытаюсь этому научиться.

Когда Дзико поняла, что ее единственный сын погибнет, став пилотом-самоубийцей, она тоже хотела совершить самоубийство, но не могла, потому что ее младшей дочери, Эме, было всего пятнадцать лет и она была ей нужна. Поэтому вместо самоубийства Дзико решила подождать, пока Эма станет чуть старше и сможет быть независимой, и тогда она обреет себе голову и станет монахиней и посвятит остаток жизни тому, чтобы учить людей жить в мире, и, в общем, именно так она и поступила.

Старушка Дзико говорит, что мы, сегодняшняя молодежь в Японии, очень хэйвабокэ [111] Хэйвабокэ — оглупевшие от мирной жизни; буквально: «мир» + «протухший». . Не знаю, как это перевести, но, в общем, это значит, что мы бестолковые и неосторожные из-за того, что не понимаем, что такое война. Она говорит, что мы думаем, будто Япония — мирная нация, потому что родились после того, как закончилась война, и мир — это все, что мы помним, и нам это нравится, но на самом деле всю нашу жизнь определила война, наше прошлое, и нам надо это понимать.