Рут Озеки - Моя рыба будет жить

Дождь зарядил как следует, и она решила спуститься вниз, подбросить в огонь дров. Спустившись, она обнаружила, что дров осталось маловато. Надев дождевик и резиновые сапоги, подхватив налобный фонарик и слинг для дров, она отправилась к поленнице. Ветер поднялся нешуточный, и ветви кедра неистово метались. Где же он? При таком ветре в лесу было небезопасно. Деревья стонали и трещали под ударами бури. При огромной высоте корни у них уходили на удивление неглубоко, а почва размякла от дождя. На секунду в голову пришла мысль, что ей надо бы пойти поискать его, но она тут же поняла, как это было бы глупо. Она стала вытягивать из штабеля поленья и складывать их в кожаную перевязь, и тут сверху раздался хриплый крик. Она подняла голову. Это была джунглевая ворона, она сидела на своем обычном месте среди кедровых ветвей. Ворона взглянула вниз, на нее, похожим на бусину глазом. « Кар! » — крикнула она настойчиво, и это прозвучало как предупреждение. Рут оглянулась на дом. Окна были темными. Электричество отключилось. Внезапно ей стало страшно.

— Что же мне делать? — дождь ударил ей в лицо, когда она повернулась обратно к вороне. — Лети, — сказала она. — Пожалуйста, лети и найди его.

Ворона продолжала внимательно на нее глядеть.

Какая глупость, подумала она. С птицей разговаривать. Но вокруг никого не было, и звук собственного голоса почему-то помог ей успокоиться.

Ворона вытянула шею, встряхнула перьями. Рут взвалила на плечо тяжелый слинг с дровами и направилась к дому. « Кар! » — опять закричала ворона, и, обернувшись, она увидела Оливера, как он выходит из-за раскачивающихся деревьев, весь мокрый от дождя. Увидев ее с дровами на плече, он развел руками. Его мокрые ладони были пусты. Кота не было.

Решение покончить с жизнью реально улучшило мне настроение, и внезапно все те штуки, которые Дзико говорила о времени, обрели смысл. Самый лучший способ научиться ценить жизнь — осознать тот факт, что жить тебе осталось недолго. Звучит, конечно, банально, но я реально начала впервые переживать вещи во всей полноте, ну, например, красоту слив и вишен в цвету на аллеях парка Уэно. Я пропадала там целыми днями, бродя туда и сюда по длинным пушистым тоннелям, сотканным из розовых облаков, глядя вверх на мохнатые от цветов ветви с крошечными искорками света и кусочками синего неба, сквозящими между ними. Время исчезало, это было все равно что заново родиться в этот мир. Все было совершенным. Стоило подуть ветерку, и лепестки дождем сыпались мне на задранное к небу лицо, и я останавливалась — у меня дыхание перехватывало от такой красоты и такой печали.

Впервые в жизни у меня был проект и цель, на которой следовало сосредоточиться. Мне нужно было понять, чего я хочу добиться за оставшееся мне время, и вот так я пришла к пониманию того, что хочу записать историю жизни старой Дзико. Дзико была такой мудрой и интересной, и теперь, как я подумаю о том, что провалила свой проект — рассказать ее историю, мне хочется плакать.

Причина, по которой я проводила дни в парке Уэно, затерявшись в вишневом цвету, состояла в том, что Бабетта все еще злилась на меня и, естественно, в школу я не ходила. Я так там и не была с тех пор, как обрила голову и обрела суперпауэр, и, по большей части, я чувствовала по этому поводу только огромное облегчение, но теперь, когда учебный год был практически окончен, мне стало еще и немножечко грустно. Я ходила сдавать вступительные экзамены в старшую школу, как и обещала маме, и с треском их провалила. В ту же минуту, как я села за парту, я поняла, что влипла. В классе, где проводились экзамены, было ужасно жарко, и туда битком набились подростки в форме, и вся эта масса тряслась в мандраже, воняла подростковым потом и полиэстром. В воздухе стояло густое облако феромонов — их практически пощупать можно было, и мои сочные, такие интересные мозги превратились в свинец. Тяжелые, тупые, инертные. Все, чего мне хотелось, — положить голову на парту и заснуть.

Оказалось, добрая часть материала была-таки мне хорошо знакома, особенно раздел по английскому, но на большинство вопросов я даже отвечать не стала. Оценки у меня были такие низкие, до смешного, будто я умственно отсталая или еще что, но я, такая, ну и что, плевать. Сильно меня это не беспокоило, ну, немного только, потому что теперь я знала, что никогда не попаду в старшую школу и не узнаю все те вещи, которые знал мой двоюродный дед Харуки № 1 до того, как умер. То есть, конечно, ты можешь сказать, какой смысл что-то учить, если все равно собираешься покончить с собой, и это правда, но ведь были же люди, и они все равно старались, и в этом есть что-то ужасно благородное.

Вот, например, супергероиня старой Дзико Канно Сугако — она продолжала учить английский и вести дневник до того самого дня, как ее повесили. Мне кажется, она — хороший образец для подражания, хотя, конечно, она императора собиралась бомбой убить.

Короче, теперь я знала, что время мое на земле ограничено, и не хотела тратить больше ни одного драгоценного момента на дурацкие свидания, и это серьезно взбесило Бабетту. Она сказала, я занимаю ценный рабочий столик у «Фифи», и что мое царапанье ручкой создает занудную атмосферу. Я попыталась убедить ее, что писатель — как раз аутентичная деталь, как в настоящем французском кафе, но она не согласилась и наконец предъявила мне ультиматум. Или иди на свидание, или выметайся.

Ладно. Плевать.

Это было вчера.

Она резко отвернулась, а я продолжала писать, следя за ней краешком глаза. Она заговорила с клиентом за одним из соседних столиков, и тот повернулся на меня посмотреть, и я просто поверить не могла, это был тот противный хентай, которого я описывала в самом начале. Тот, с сальными волосами и нездоровым цветом лица, которому нравилось смотреть, как я подтягиваю носки? Он тут постоянно торчит, но мне казалось, он скорее из тех, что только пялятся, не похоже, чтобы он смог наскрести денег на свидание. Бабетта рассыпалась перед ним, настоящий менеджер по продажам, а это я нахожу несколько оскорбительным, если хочешь знать правду. То есть я такая, в общем-то, симпатяшка шестнадцати лет в школьной форме. Казалось бы, он кипятком должен писать, что у него есть шанс пойти со мной на свидание, правда? Наконец он достал бумажник и вручил Бабетте какие-то деньги. Бабетта свернула купюры в трубочку и запихала между грудями, а потом посмотрела на меня.

— Свидание, — произнесла она одними губами.

Вздохнув, я захлопнула дневник и пошла за ней в гардероб, где она выудила из декольте тощую пачку купюр, отслюнила несколько штук и вручила мне.

Я глядела на нее с удивлением.