Тереза Фаулер - Z — значит Зельда

— Как, по-твоему, это выглядит, когда ты разгуливаешь одна с мужчиной, который тебе не муж?

Краска бросилась мне в лицо.

— Я не разгуливаю! Мы просто выпиваем по чашечке кофе после представления и расходимся каждый по своим делам.

Песня закончилась, и к нам подошла Сара.

— Что происходит? Вы двое не ссоритесь?

— Ну конечно, кофе, — гнул свое Скотт. — Полагаю, он скажет то же самое? — Казалось, он готов расплакаться. — А ты, Сара… у вас все уже отрепетировано, да?

— О чем он говорит? — спросила Сара, пока Ларионов пытался втолковать Скотту, что все совершенно невинно.

Теперь к нам присоединился и Джеральд, я слышала, как он вполголоса извиняется перед Ларионовым.

— Нечего тебе расхаживать по Парижу в любое время суток, я этого не потерплю, Зельда, — продолжал упрямствовать Скотт.

Музыка прекратилась, и теперь его голос, ничем не заглушенный, разносился на весь зал.

— Тебе не пристало жаловаться, — сердито возразил Джеральд. — Ты-то вообще дома не бываешь.

Скотт был потрясен. Джеральд никогда раньше не позволял себе таких резкостей.

— Я муж! — заорал Скотт, тыча себя пальцем в грудь с такой силой, что сам же попятился.

Весь зал смотрел на него, на нас. Мои лицо, шея и уши пылали так, что мне казалось, они вот-вот задымятся.

Внезапно Скотт опустился на черно-золотой ковер — просто рухнул, как ребенок, вымотанный истерикой. Почти проскулив: «Я муж», — он заплакал.

На следующий день из его памяти, похоже, изгладилось все, кроме подозрений.

— Забудь о том, чтобы ходить куда-нибудь без меня, — произнес он, присоединяясь к нам со Скотти за завтраком.

— Кто бы говорил, — возразила я, невзирая на то, что няня и кухарка находились неподалеку.

Запас моего терпения исчерпался вчера вечером, когда я шла, из последних сил высоко держа голову, пока Джеральд и двое других мужчин практически на руках выносили Скотта в такси.

— Я не буду отказываться от своих увлечений просто потому, что ты слишком много пьешь и подвержен бессмысленным приступам ревности. Если не хочешь, чтобы я ходила одна, ходи со мной.

— Ты же знаешь, я терпеть не могу балет.

— А я его обожаю. Так что я пойду.

— Тогда возвращайся домой сразу после представления, — пробубнил Скотт.

Скотти наблюдала за нашим словесным спаррингом, одну за другой отправляя в рот клубничины.

— Когда это ты решил превратиться в моего отца?

— Будь твой отец с тобой построже, мне бы не пришлось беспокоиться о твоем поведении.

— Кто сказал, что тебе нужно о нем беспокоиться?

— Похоже, ты забываешь про нашего дружка Эдуарда Жозана. — Крыть было нечем. Но Скотт продолжал: — Они все хотят тебя, Зельда. Любой мужчина. Что будет, если ты выпьешь стаканчик-другой, а потом какой-то мужчина попытается…

— Думаешь, подобное не происходило прямо при тебе? Это постоянно происходит. И я могу с этим разобраться, и всегда могла. Тебе не нужно превращаться в безумное чудовище.

Я подняла скрюченные руки, изображая чудовище, и Скотти захихикала.

— Я и не хочу, — забормотал Скотт. — Но что я могу поделать? Я люблю тебя до безумия и не могу остановиться.

Скотти потянула его за рукав.

— Папочка, а теперь ты сделай чудовище. Рычащее, — добавила она, слезая со стула. — А я буду принцессой в лесу, и ты будешь за мной гнаться!

— Серьезно, Зельда, разве ты можешь меня винить? — Скотт погнался за Скотти.

Я не стала настаивать на продолжении разговора. Неразумно было позволять ему оправдывать свое поведение благими намерениями и отчаянной любовью. Я понимала, что каждый раз, когда он выходит сухим из воды, ситуация будет повторяться. Знала и все же ничего не делала — как и он, я не могла сопротивляться дурным решениям.

В следующий раз, когда я отправилась на балет, мы со Скоттом не стали возвращаться к старому спору — просто договорились, что после представления я встречусь с ним, а не с кем-то другим. Поэтому, как только отгремели аплодисменты, я попрощалась с Сарой и поехала на такси в «Динго», где играл в карты Скотт.

Ночь была теплой, в воздухе плыл аромат жареных каштанов, а голова моя все еще шла кругом от звуков и образов «Флоры и Зефира». Таксист высадил меня на углу улицы Деламбр. Я наклонилась к окну, чтобы заплатить, а выпрямившись, увидела Хемингуэя, идущего ко мне по бульвару Монпарнас.

— Несравненная Зельда Фицжеральд! — воскликнул он, обнимая меня и целуя в обе щеки. От него пахло мылом, потом и виски. — Чудесный вечер, не правда ли?

— Для вас, судя по всему. Вы, похоже, в отличном настроении.

— Да, особенно теперь, когда ваш муж любезно одолжил мне сотню, чтобы я съездил в Помону посмотреть на быков. Мы устроили пару раундов в баре. — Он сжал кулаки и кивнул на «Динго». — Я почти позволил ему выиграть.

— Значит, он там. Отлично, — откликнулась я, гадая, насколько побитым окажется Скотт.

«Что не так с этими мужчинами? — подумала я. — Почему даже те, кто сами не затевают глупых соревнований, все равно не могут не ответить на вызов?»

— Он отличный малый, ваш муж. Талантливый. Удачливый. Пьян в стельку, надо сказать. Сейчас развлекает публику на барной стойке — заметьте, не у барной стойки, а именно на ней.

— Мои учителя по английскому всегда подчеркивали важность предлогов.

Я представила Скотта, который устроился на стойке, болтая ногами, в окружении сидящих на табуретах собутыльников.

— А где сегодня Хэдли? Обязательно передайте ей от меня привет.

— Но он не уверен в себе, да? — продолжал Хемингуэй, будто я и не говорила. Он оперся рукой на стену, не давая мне пройти. — И совершенно одержим. Только и беспокоится, что о продажах «Гэтсби» и о новой книге. Жизнь писателя — не сахар. Ему нужно просто принять это и смириться. Нельзя достичь величия, не пройдя через жертвы и провалы.

— Мы многим пожертвовали ради этой его писательской жизни — преимущественно сном, — пошутила я.

Хемингуэй положил свободную руку мне на плечо, потом соскользнул ладонью к запястью и крепко его схватил.

— Все мужчины хотят вас, вы же знаете.

— И кстати о сне, — я постаралась скрыть раздражение, — похоже, вам он сейчас пришелся бы к месту.

— Но вы избирательны. Думаете, большинство мужчин — дураки, я видел это в вашем взгляде. Я знаю, вы преданы Скотту, и восхищаюсь — это возносит вас над многими женщинами. Но никто бы не назвал его мужественным, а я видел вашу страстную натуру и все гадаю; ему хоть иногда удается удовлетворить вас полностью?

Он был в подпитии, что в какой-то мере оправдывало его поведение, и конечно, мне не в новинку было искать оправдания глупым поступкам пьяных мужчин. Но сейчас он переступил черту, которую никто до него не переступал. У него не было благих намерений.