Хуан Хосе Мильяс - В алфавитном порядке

– Вот что, – сказала сестра, – мне нужно бежать… но вы можете побыть здесь чуточку. Потом спускайтесь в палату – заберете его вещи.

Хулио остался один и принялся вертеть в голове выражение можете побыть здесь чуточку, от которого отделил последнее слово и стал обсасывать его во рту. Оно было сладковато на вкус, а второе ч – кисленькое. Вслед за тем и очень скоро пришло осознание, что есть тут что-то несообразное, вроде карамели со вкусом гусиного паштета, и он с отвращением выплюнул его, всецело сосредоточившись на поисках отца, скрытого, вероятно, в каком-то уголке в правой части этого неподвижного тела и занятого безмолвным делом умирания, как личинка, отрешенно готовящаяся к последней своей метаморфозе. Кожа сделалась уже всего лишь оболочкой. Какое забавное поведение, достойное, без сомнения, упоминания в иллюстрированной энциклопедии. Принято считать, будто энциклопедии создаются людьми, однако сейчас Хулио пришло в голову, что, может быть, как раз наоборот – энциклопедии творят людей, и он представил, как, вылезая из страниц толстенных, переплетенных в темную кожу томов, перволюди отправляются покорять реальность, подобно тому как рыбы некогда покинули моря и покорили сушу.

Вскоре, так и не заметив в пациенте ни малейшего признака жизни и, значит, не получив никаких резонов оставаться здесь дальше, Хулио повернулся и вновь спустился на третий этаж.

– И что теперь? – спросил он сестру.

– Теперь – только ждать, – отвечала она. – Иногда такие больные выходят из комы.

Она попросила его забрать отцовские вещи из палаты, чтобы можно было положить туда другого больного, покуда отец лежит в реанимации, и сообщила, когда можно будет увидеться и поговорить с врачом, который, несомненно, тоже захочет обменяться с ним впечатлениями.

– Когда с ним это случилось, он был один? – спросил Хулио.

– Нет, я случайно оказалась рядом. Пришла измерить ему температуру, и мне показалось, что он как-то чересчур взбудоражен. Показывал знаками, что хочет что-то сказать, я подошла поближе и подставила ухо к самым его губам.

– И он сказал что-нибудь?

– Да.

– И что же?

– I am sorry .

– Как?

– I am sorry .

– Вы уверены?

– Да, это были последние его слова. Потом он впал в беспамятство.

Хулио запихнул одежду и туалетные принадлежности в дорожную сумку, отыскавшуюся в стенном шкафу, а для книг – словарей и самоучителя английского – попросил пластиковый пакет. У него был ключ от отцовской квартиры, где он опасался появляться все то время, что тот лежал в клинике. Однако сейчас он счел, что лучше будет оставить вещи там. Уже сидя в такси, положил под язык словосочетание отделение интенсивной терапии , убедился, что оно неприятно на вкус, и объяснил это тем, что оно смочено слюной сестрички, из уст которой получил он также и слово чуточку – причем с теми же результатами.

Однако больше всего занимало его это последнее выражение I am sorry. Оно означало, что отец вошел в кому, пребывая в английском. Если он и умрет, находясь в языке, которым не владеет, то окажется там, где окажется, без места. Хулио, помнившему, каким неприкаянным был он сам – сперва в школе, а потом в жизни, потому что объяснялся не на том языке, что его товарищи и вообще окружающие, не захотелось такой доли для отца.

Квартира – Хулио прожил в ней с рождения до начала работы в газете, но это был прежде всего дом его отрочества – отличалась особенной гулкостью, присущей пустым помещениям. Он зажег свет и первым делом машинально – он всегда так делал – убедился, что энциклопедия стоит на своем месте, а это значит, что хотя бы алфавитный порядок не нарушен (порядок тематический давно уж стал невнятен). И в очередной раз удивился, какое здесь все маленькое. Коридор, прежде казавшийся таким длинным, стал теперь просто каким-то волдыриком, вскочившим на гостиной, тоже непостижимо ужавшейся в размерах. Да, разумеется, он вырос, однако никак нельзя было исключать, что и комнаты съежились.

Он поставил сумку на пол перед телевизором и вышел на балкон, с которого когда-то наблюдал, как прочерчивают небосвод улетающие книги. Дождь, силясь пронизать полоску света от уличных фонарей, подрагивал, как лист целлофана, и желтоватое свечение в окнах дома напротив пульсировало, прогибаясь изнутри под животным напором телевизионной фауны. Хулио, дрожа от холода, опустился на диван и стал ждать, когда что-нибудь произойдет само собой, без его участия, но уже в следующую минуту протянул руку, взял телефон и позвонил к себе домой – на тот случай, если жена и сын уже вернулись с юга. Никто не подошел. Тогда он достал самоучитель английского, который подарил отцу, вставил кассету и, откинувшись на спинку дивана, начал слушать запись. Мужчина и женщина очень медленно говорили по-английски о вещах незначащих. Хулио мог без труда перевести каждую их фразу.

– Где мои сигареты? – осведомлялся мужчина.

– Твои сигареты лежат на столе, – отвечала женщина.

Хулио показалось дикостью, что спрашивавший сам не замечает их, хоть они лежат на виду, и он решил сначала, что мужчина, вероятно, слепец, но, когда тот пожелал узнать, где его газета, тут же понял свою ошибку.

– А газета? Где моя газета?

– Твоя газета лежит на стуле.

– А-а, спасибо, ты очень любезна.

Женщине, судя по голосу, было лет пятьдесят – пятьдесят пять, а мужчина, вероятно, постарше – лет семидесяти. Хулио представил себе, что они сидят в просторной гостиной, где за окном виднеется сад, ибо они время от времени с пугающей, назойливой настойчивостью упоминали некоего Джона, не забывая всякий раз указать, что он – в бассейне. Впрочем, атмосфера там была самая сердечная, а собеседники – люди воспитанные. Определить, кем они приходятся друг другу, не удавалось, но было ясно, что их связывают узы родства, а может быть, и алфавита. Кроме того, все происходило в благодатном климате первого урока, где всегда был ясный день и светило солнце. Когда же начался второй урок, мужчина с похвалой отозвался о платье женщины, сказав так:

– У тебя очень красивое платье.

– Спасибо, ты очень любезен, – сказала она с несколько преувеличенным чувством. – А мне очень нравится твой пиджак.

И внезапно оба с необыкновенной учтивостью принялись хвалить вещи друг друга. И только галстук удостоился легкой критики:

– У тебя красивый галстук, но, мне кажется, он слишком яркий.

Хулио приятно было находиться в таком теплом и ласковом окружении, в мире, где время, кажется, застыло на месте, а все заботы сводятся только к поискам исчезнувшей зажигалки, да и та сейчас же обнаруживается под столом или на столе. Когда в третьем уроке – они все были очень короткие – мужчина закурил, женщина даже и не подумала рассказать ему, как это вредно для здоровья, так что, может быть, в мире самоучителей английского не бывает рака – по крайней мере, на первых уроках курса. Джон меж тем по-прежнему оставался за сценой и, вероятней всего, загорал на бортике бассейна.