Хуан Хосе Мильяс - В алфавитном порядке

Женщина упомянула о трусах и о брюках мужчины, но Хулио напрасно ожидал, что между собеседниками произойдет сексуальное сближение: разумеется, его не было, потому что не возникало у них надобности в нем. Он привык, что, если в фильмах, включенных в его потребительские привычки, все течет так гладко и ладно, потом обязательно должно случиться нечто ужасное, – а здесь не было ничего подобного, а жизнь и в самом деле была на удивление отрадна и приятна. Все эти люди, которые членили жизнь не днями рождения, а очередным уроком, обитали словно бы в раю, где, к примеру, совершенно необязательно зарабатывать себе на жизнь, где никто не уходил утром на службу и не возвращался вечером с работы домой, более того – даже не упоминал об этом. Хулио начал было опасаться, как бы пресловутый Джон не оказался малолетним ребенком да не утоп в бассейне, покуда взрослые в доме ищут газету под столом или на столе, но, к счастью, на четвертом уроке выяснилось, что речь идет о существе великовозрастном, что явствовало из наличия у него мотоцикла. Конечно, можно предположить, что он не только великовозрастный, но и немного слабоумный, однако в этом случае ему не выдали бы права. Оставался вариант несварения желудка, но сказать это по-английски – дело нелегкое, тем паче что курс предназначен для начинающих. Да ничего не будет, успокаивал себя Хулио. Это просто моя привычка к потреблению сокрушительных аргументов заставляет меня видеть то, чего нет в природе.

Но все же – почему отец сказал: «I am sorry» ? В чем он винил себя? За что просил прощения? И в какой части этого английского дома пребывает он сейчас? В доме том, если верить описаниям, наверняка есть второй этаж и еще, может быть, мансарда. Могут быть и еще люди, которые говорят по-английски, но не появляются на ленте. С другой стороны, еще ведь не вышел на сцену тот персонаж, чьи жена и сын поехали на юг навестить мать и бабушку, которая вдова. Хулио, будь его воля, так бы и слушал этот магнитофонный курс самоучителя английского, чтобы узнать, что сталось с его семьей, с его отцом и, может быть, даже с ним самим, однако он уже выдохся и с трудом понимал и переводил, тем более что и говорили там все быстрей или все естественней. День выдался трудный, богатый треволнениями – сейчас Хулио требовался отдых.

Он выключил плеер, снял наушники и вынужден был совершить мыслительное усилие, чтобы понять, где находится. Оглядев мебель, телевизор, черный свет, проникавший сквозь стекла балкона, корешки энциклопедии, догадался, что изгнан из английского рая и в ближайшем будущем должен будет рожать в муках и в поте лица добывать хлеб свой. Хулио решил не ехать домой, а переночевать здесь и по коридору прошел в свою прежнюю детскую, показавшуюся ему очень убогой и какой-то ничтожной. Вернулся тем же путем и заглянул в спальню родителей, и та, хоть тоже не сохранила прежних размеров, приняла его радушней. Он лег, не раздеваясь, изогнувшись на манер вопросительного знака, закрыл глаза и вспомнил тот день, когда покинул эту кровать и направился к своей собственной, чтобы совладать с холодом, присущим ему. И, благодаря своим привычкам потребления культуры, не смог отделаться от чувства, схожего с тем, какое испытывает человек, потерпевший поражение, но чувство это, впрочем, тотчас же было смягчено внезапным открытием: теперь он и есть отец и, следовательно, имеет право спать на этом матрасе.

Он проснулся, как от толчка, вспомнив, что оправа отцовских очков так и не починена, и подумал, что если приделать к ней недостающую дужку, то, может быть, это до известной степени вернет подвижность парализованной стороне и больной, оставаясь в коме, сможет умирать, ни в чем не терпя неудобств и ограничений, то есть без всякой мороки. (Может быть, надо сказать мироки , раз уж речь идет об умирании ?) Томимый этими грамматическими сомнениями, Хулио соскочил с кровати и, когда обнаружил, что спал одетым, окончательно уверился в том, что в мир, предвещая ему гибель, внедрилась изрядная толика беспорядка, вкус которого так хорошо ему известен. Происходило такое, что предвидел только он один, хоть и не знал, в реальности существует оно или только в его воображении.

Стенной шкаф, где отец хранил ящик с инструментами, обладал забавным свойством меняться в размерах. В детстве Хулио помещался в него целиком и еще оставалось место для бесчисленных призраков. Он вытащил ящик и отнес его в гостиную. Только что рассвело, и дождь по-прежнему был неотъемлем от рутины бытия (пришлось посмотреть в словаре, что значит слово рутина , потому что он, верный привычке бессознательного потребления, использовал его, точного смысла не зная). Роясь в инструментах и разных железках в поисках оглобли, Хулио наткнулся на какой-то сморщенный грязный предмет и еще раньше, чем понял, что это такое, испытал нежданное волнение. Развернул его, разгладил, возвращая первоначальную форму, и увидел, что это – правый башмачок, который отец так яростно выкинул когда-то на помойку. Находка имела ценность трофея, добытого на археологических раскопках, и в этом качестве могла быть достойна слез, утертых сейчас рукавом пиджака. Хулио терпеть не мог привычку к потреблению сентиментальных сцен, но ему показалось, что в те мгновения, когда кончается мир, не стоит слишком уж сурово осуждать себя за эту слабость.

Оглобельку он отыскал, но – без маленького винтика, крепящего ее ко всей конструкции, а потому воспользовался проволокой и получил результат, хоть и не совершенный, но пригодный к использованию в мире, где владычествует хаос. Проверяя на собственной переносице, хорошо ли сбалансирована оправа, он снова заметил младенческий башмачок-пинетку и спросил себя, не надо ли уведомить сестру, что отец впал в кому, и решил, что – да, надо, но не сейчас. Он еще не утратил привычки потреблять время, зарабатывая себе на жизнь, а теперь пора было отправляться на работу, и потому он погладил башмачок как амулет, спрятал его в карман пиджака и двинулся в редакцию.

В автобусе надел наушники и, убедившись, что в английском раю все по-прежнему, неожиданно для себя успокоился. Джон все так же был у бассейна и, по всему судя, не захлебнулся, а мужчина и женщина сидели в уюте своего жилья и все находили потерянное под столом или на столе, и радовались обретенному, и беспрерывно благодарили друг другу. Хулио закрыл глаза и заметил, что и его окутало тепло английского коттеджа, словно он тоже, невидимый для всех, перенесся туда. Трудно было поначалу увидеть лица хозяев, но потом он вдруг решил, что они должны быть похожи на мать и ее нового мужа-парикмахера, и другими быть не могут. По собственному отроческому опыту зная, что можно проживать две жизни одновременно, пребывать в параллельных измерениях, он все же с трудом представлял себе мать и парикмахера в пространстве самоучителя. Тем не менее это были именно они. Он перемотал пленку и теперь, вновь слушая диалог, словно под воздействием некоего озарения, увидел все происходящее в новом свете и гораздо яснее. Он навестит их, покажет свое открытие, потому что им приятно будет узнать, что они счастливы и в других языках – даже вопреки такому скудному словарному запасу. Вопреки или благодаря.