Галина Таланова - Бег по краю

Она всё время ловила себя на мысли, что собирается прийти домой и рассказать о том, что у неё опять произошло на работе, кто и что сказал, и что она об этом думает. Она, конечно, тут же спохватывалась, что рассказать теперь свой день совсем некому, никто её не услышит и не поймёт… Но на другой день это её желание «всё рассказать» выныривало снова.

Она почти перестала готовить. Только раз в неделю, в воскресенье. Варила себе гречку или рис на всю неделю, брала кашу на работу, дома же вечерами не ела теперь, а, придя с работы, просто ложилась на диван, вытянув и положив на маленькую подушечку отёкшие за день ноги, с сизыми ручейками вздувшихся вен. Она лежала и тупо смотрела в потолок. Иногда ей казалось, что все её последние годы – какой-то дурной сон. Стоит только тряхнуть головой – и проснёшься, увидишь на соседней кровати Андрея, с присвистом похрапывающего так, что хотелось с силой пнуть его ногой. Иногда Лидия Андреевна даже проваливалась в рваный сон, но вскоре всплывала из небытия в его прореху, будто оказывалась на поверхности проруби. Появление на поверхности всегда сопровождалось одной и той же мыслью, что это – не сон. Состояние это было как застоявшаяся в озере вода в безветренную погоду. Вода и не прибывала, и не уходила в грунт: подводные ключи постоянно пополняли уходящую в почву воду.

100

И снова, и снова Лидия Андреевна тянула из тёмного озера свои воспоминания, чувствуя, что ветхая сеть опять зацепилась за корягу, разорвалась, и она что-то не сможет уже вытащить на незамутнённую поверхность никогда.

Илью Лидия Андреевна увидела впервые у себя в квартире. Пришла с работы и приметила в прихожей грязные мужские ботинки. Услышала бравурную музыку и голоса в гостиной. Зашла. В кресле сидел молодой человек лет тридцати, худоба которого была, как у узника Освенцима в кинолентах. Одет он был, как вся молодёжь, в потёртые джинсы, сверху была напялена какая-то очень мешковатая джинсовая курточка, из-под которой вылезала жёлтая рубашка в каких-то розовых разводах. На журнальном столике стоял портативный магнитофон. Бог миловал, её дети не слушали в доме современные бьющие по ушам записи. В доме не было ни магнитофона, ни проигрывателя. Перед молодым человеком стоял стакан чая, сахарница и лежала самодельная шарлотка, что Лидия Андреевна испекла накануне вечером, использовав опорожнённые пакеты из-под кефира, смыв со стенок его остатки.

– Что это такое?

В тот первый день с Ильёй она не разговаривала. Молча вышла.

Она пыталась прислушаться, о чём дети говорят, но плотно прикрытая дверь поглощала приглушённые голоса.

Вскоре молодой человек собрался уходить. Лидия Андреевна не выдержала и вышла проводить его в коридор. Ещё раз с пристрастием осмотрела его. Тот стоял ссутулившийся, в старом коричневом полушубке из искусственной цигейки. Шубейка была вся нечёсаная, свалявшаяся неопрятными сосульками и слегка напоминала мочалку. На голове у парня была водружена тоже цигейковая шапка, отделанная кожзаменителем на макушке. Уши шапки были опущены. На шее был красный в жёлто-коричневую клеточку шерстяной шарф. В сущности, горло шарф совсем и не закрывал, так как был не обмотан вокруг шеи, а одет так, что из него торчала цыплячья шея с огромным кадыком, почему-то делавшим редкие и сильные сокращения, как будто горло что-то пыталось в себя пропихнуть. На ногах парня были голубые джинсы, засунутые в настоящие валенки. Молодой человек развернулся к зеркалу, взял большими неуклюжими пальцами завязки от ушанки и затянул их под подбородком правильным бантиком; залез в карман, сначала в правый, потом в левый – и вытянул из кармана две вязаные синие с белым орнаментом варежки, которые весело заболтались рядом с кистями рук на концах верёвочки, перекинутой под шубой через его шею и стекающей по предплечьям рук вниз, выпархивая на воздух.

Молодой человек вежливо поклонился, сказал: «До свидания», Василиса открыла дверь в подъезд – и тёмный зёв коридора поглотил его.

Как только дверь захлопнулась, Лидия Андреевна принялась выяснять у дочери, что это за молодой человек.

Вася сказала, что высшего образования у него нет, кончил он радиотехникум, работает мастером по ремонту только входящих в моду тогда домофонов, ходит по домам, устанавливает оборудование на двери подъездов. График имеет относительно свободный: работает чаще полдня, но иногда и целый день. Живёт с матерью, мать – повар в столовой, отец умер два года назад. У него есть ещё младший брат, что младше его на два года, тот тоже живёт с ними.

Начались ежедневные телефонные звонки. Лидия Андреевна не могла сказать, чтобы Вася пулей неслась к телефону. Нет. Лидия Андреевна часто успевала подойти первая – и тогда знакомый ей голос в трубке вопрошал: «Алё»? Она не рассматривала этого нового Васиного ухажёра всерьёз, понимая, что Василисе он не особенно интересен. Но всё-таки они с Андреем решили пригласить его на Новый год. Дочь с лёгкостью согласилась на это знакомство.

101

Лидия Андреевна вспоминает, что она загадывала под Новый год в своей молодости. Тогда на самом донышке колодца под толщей ледяной воды утонувшим серебряным колечком лежала надежда на чудо… Колечко окислилось и покрылось тёмным налётом, но она тогда знала, что сможет его всегда отчистить зубным порошком. Главное как-то достать со дна! Позднее ожидание и надежда на чудо, любовь, счастье рассеялись, как морок и утренний туман... Потом растаяло, словно едкий дымок от хлопушки, взорвавшейся разноцветным конфетти, и само желание волшебства. Вместо этого она теперь произносила скороговоркой про себя пожелание себе самой, чтобы ничего-то плохого в её жизни не произошло, чтобы никто не умер, чтобы всё было хорошо, спокойно и безмятежно, как под ватным одеялом после шумной новогодней ночи, когда знаешь, что впереди несколько дней блаженной свободы от расписанной по минутам жизни, безмятежно стекающей на дно песочных часов. Желания растаяли, как пряничный домик и карамельный петушок. Осталась одна обглоданная мокрая палочка, крепко зажатая в руке. Она будто пыталась отстрочить неизбежное мгновение своими беззвучными молитвами…

Потом она вообще перестала загадывать подобные желания. Это случилось после того, как умерли родители, после того, как она потеряла всех, кого положено терять по суровым законом природы.

Когда же она неожиданно и страшно стала терять своих самых близких и родных людей, она почему-то подумала, хотя это и было, конечно, глупо, что это всё происходит от того, что она перестала загадывать то своё девичье желание: «Чтобы все были живы…» Есть что-то мистическое в нашей вере в чудеса: перестал верить – и всё пошло наперекосяк.