Этери Чаландзия - Уроборос

Исполинская пчела-пришелец настигла ее и, шевеля антеннами на голове, нависала сверху.

— Повторить? — девичьим голосом переспрашивала она, крутя пустую рюмку у Нины перед глазами.

Это было уже слишком. Весь ресторан смотрел на нее и ждал, что она ответит насекомому. Нина подхватила сумку и, не разбирая дороги, понеслась к выходу. Номерок, пальто, шапка, гардероб, дверь — она наконец вырвалась, отбежала, перевела дух и остановилась. Рассмотрела вывеску заведения. Ну, понятно, понятно, что в ресторане «Улей» логично переодеть официанток в костюмы пчел. Она сама раскачивала эту лодку, сама придумывала страхи и раздавала им имена.

В сумке завалялась пачка сигарет. Нина курила мало и редко, но тут достала одну. Прикурила и принюхалась, показалась, у сигареты странный запах и вкус. Внезапно развеселясь, Нина почти вприпрыжку направилась по утоптанной тропинке в сторону жилых корпусов. Земля вдруг сжалась в кулачок — маленький мультипликационный шарик, на одной стороне которого прицепился ресторан, на другой — спальный терем, Нина пританцовывала посередине, а в темно-синем небе над головой светила слегка подкушенная сбоку луна. Безвестная труба выпустила пышный хвост дыма в темное небо. И такая лихая хмельная радость охватила ее, что Нина словно по воздуху полетела над землей.

«Да гори оно все синем пламенем!» — пронеслось в голове. «Я же все равно изведу тебя, и не со зла, как тебе хотелось бы, а от радости, от неизвестной тебе радости, которая сильнее всех твоих чар!» — Нина взвизгнула и подпрыгнула на месте. Она любила эти короткие моменты шального счастья. Любила эту задорную кривую луну, это ночное затишье, этот снег с блеском фальшивой драгоценной крошки. С победным криком она разбежалась и кувырком влетела в сугроб.

Телефон выпал из сумки и метнулся куда-то в сторону. Он еще долго призывно звонил, но некому было ответить. В ночи, в сугробе, на краю земли Нина лежала, раскинув руки, и слушала, как шевелится трава под снегом. Ей казалось, кровь вытекает из проломленной головы и спешит смешаться с землей, травой, луной, жизнью и смертью.

Прошла вечность. Телефон, наконец, смолк, Нина попробовала подняться, но с первого раза не получилось. Откуда ей было знать, что нежного снега в сугробе было сантиметра полтора, а под ним — броня окрепшего в череде оттепелей и заморозков льда. Когда Нина, наконец, собралась с силами, подтянула руки, ноги, встала и осмотрелась, она обнаружила глубокий круглый пролом в сугробе. Потребовалось некоторое время, чтобы понять, что это не ядро прилетело невесть откуда, это ее собственная голова отпечаталась в снегу. Хорошо, хоть кровавого следа не осталось.

Судьба или что там, била ее, как рыбу об лед. То у церкви, то теперь здесь. Нина со стоном подобрала телефон и побрела прочь. Возможно, у нее было небольшое сотрясение, ее слегка мутило, и во рту оставался неприятный привкус. Хотя два последних симптома можно было списать и на три рюмки наливки. Вот такая арифметика. Такой день.

В номере она рассеянно почистила зубы и не выключила электрическую зубную щетку. Та так и осталась стоять на раковине, издавая ровное тихое жужжание. Всю ночь Нине снились пчелы. И только под утро, когда батареи сели и щетка умерла, приснился Егор.

Прошла неделя.

Увязая колесами в московской зимней трясине, машина Егора пробиралась в сторону Таганки. У Нины там была берлога, филиал цирка шапито, дом курьезов и вечного беспорядка, с которым она всегда тщетно пыталась справиться. Но сегодня Егор с опасением углублялся в знакомый район.

Он сам позвонил и сказал, что приедет. Нашел последнюю чистую рубашку и переоделся. Уже на выходе из дома сунул в карман конверт с деньгами для нее. Попросила. Понятное дело. Что она могла себе позволить на свою зарплатку? Ну да ладно. Что сейчас об этом! Егором двигало любопытство. Он хотел приехать, посмотреть, как устроилась. Чем занята? Как выглядит? Сама-то понимает, что натворила? Испугалась? Хочет домой? Или в углу уже висит чья-то шляпа и все потешаются над ним?

По вечерам в ее переулке обычно было свободно, но он припарковал машину в отдалении, желая пройтись и собраться. Раздражение поднималось выше критического уровня. Или он сам разгонял его, Егор не знал. Он не хотел приходить к ней, словно пережрав острого перца, красным и потным от злости, но и справиться с собой у него пока не получалось.

— Да стой ты! Куда пошел, рядом, я сказала! — Толстая тетка рывками поводка подтягивала к себе вислоухую дворняжку.

Молодой пес явно хотел носиться по сугробам, вынюхивать углы, драть котов и играть с другими собаками, но не для того его завели, чтобы он радовался. Здесь все было для хозяев, куда они, туда и ты. Лапу задрать нельзя без окрика, то слишком долго, то слишком часто, туда нельзя, сюда не думай. Ходи рядом у колена и не отсвечивай. Егор перехватил полный отчаяния взгляд бедолаги. Как он его понимал!

Нина все сама решила в их жизни. Построила веселенький мирок, дороги разноцветные, дома смешные, разметка только для пешеходов, здесь крендели продают, там ленты в косы заплетают, все мягкое, светлое, легкое. А потом нашла его — холодный бульдозер и решила соединить этот стеклярусный мирок и тяжелую технику. Они не выдерживали друг друга, но не им тут было решать. Решала Нина. И, поскольку ей нужно было и то и другое, бульдозеру пришлось умереть. Заглушить моторы. Застыть, завязнуть в этом прекрасном месте. Теперь он стоял как памятник самому себе, его жрали ржа и плесень, но с него сдували пыль и украшали горизонтальные поверхности — там книгой, здесь цветком.

А ему свобода была нужна и право на грязь. Пришел, когда захотел, ушел, когда надоело. Пожрал, поспал, телевизор посмотрел, переспал, с кем пришлось. Да! Вот так. Изменил, встал, отряхнулся, спасибо, до свидания. Еще одна роза на фюзеляже, да, пóшло, но полезно для здоровья и настроения. И без драм, пожалуйста, без вот этого: «жизнь закончилась» и «сердце разбито». И, быть может, Егор преувеличивал, не надо ему было этой мороки с изменами и хамством, но не хватало воздуха даже в мелочах, потому и хотелось отобрать на всякий случай сразу много, хапнуть и унести большим куском.

Но тот, кто не знал свобод, не мог их дать другому. «Нельзя. Не ходи. Не трогай. Иди сюда. Иди туда. Зачем ты это делаешь? Не топай. Не бегай. Не сопи. Дай руку. Пошли быстрее. Пошли медленнее» — эти вечные мамки умели вдеть в зубы трензель и натянуть поводья. Кого они растили? Карманных человечков? Милых мальчиков? Дрессировщицы и надсмотрщицы. Сначала матери, потом жены. У вторых было еще меньше прав, но вскоре они рожали сами, закрепляли преимущество и на все накладывали запрет. И петли затягивались, и дышать становилось невозможно. Да какой там секс на стороне… Он домой прийти позже обещанного боялся.