Хелен Филдинг - Бриджит Джонс: на грани безумия

Увидев, как мне плохо, мама стала вдруг невероятно заботливой, вывела меня из кафе, оставив пакеты на попечение официанта, достала из сумочки кучу носовых платков, села со мной на задней лестнице и попросила все рассказать.

Впервые в жизни она меня по-настоящему слушала. Когда я закончила, она положила мне руки на плечи, как настоящая мама, и очень крепко меня обняла, обдав волной запаха духов, который показался мне умиротворяющим.

– Ты у меня очень храбрая, доченька, – прошептала она. – Я тобой горжусь.

Как было хорошо! Потом она выпрямилась и отряхнула руки.

– А теперь идем. Надо решить, что делать дальше. Я поговорю с этим инспектором и объясню ему, что к чему. С пятницы его найти не могут! Просто смешно. Времени на поимку было более чем достаточно. Чем они там занимаются? Ворон считают? Не волнуйся, у меня к полицейским свой подход. А ты можешь пожить у нас, если хочешь. Но мне кажется, тебе лучше остаться у Марка.

– У меня ничего не выходит с мужчинами.

– Какая чушь, доченька. Право слово. Конечно, ничего не будет получаться, если строить из себя такую цацу, которой, кроме Джеймса Бонда, никто не пара, а потом сидеть дома и хныкать, что все опять плохо. Ой, на часы-то посмотри, мы же опоздаем!

Десять минут спустя я сидела в белой комнате а-ля спальня в доме Марка Дарси, одетая в белый халат и с белым полотенцем на голове. Рядом находилась мама, целая россыпь лоскутков тканей разных цветов и какая-то женщина по имени Мэри.

– Прямо не знаю, – нетерпеливо говорила мама, – как можно носиться с такими дурацкими теориями? Попробуй вишневый, Мэри.

– Я тут ни при чем, это объективные процессы, происходящие в обществе, – возмущенно ответила я. – Женщины остаются одинокими, потому что сами могут себя обеспечивать, хотят заниматься карьерой, а потом, когда они становятся старше, мужчины начинают считать их отработанным материалом, думают, что срок годности у них уже кончился, и ищут женщин помоложе.

– Право слово, доченька! Срок годности! Ты что, пачка прессованного творога? Фильмов ты дурацких насмотрелась, доченька.

– Нет.

– Бр-р-р! Срок годности! Да сколько бы они ни делали вид, что им нужны тупые молодые красотки, это все равно не так. Им нужна настоящая подруга. Помнишь этого, как бишь его, Роджера, который бросил Одри ради секретарши? Та оказалась совершенной дурындой. Через полгода он умолял Одри позволить ему вернуться, но она его так и не простила!

– Но…

– Точно, ее Самантой звали. Тупая как пробка. А Джин Досон взять! Помнишь, которая была замужем за Биллом, ну Досоны, мясники? Так вот, когда Билл умер, она вышла замуж за парня в два раза младше себя, и он ей бесконечно предан, бесконечно. А Билл ведь денег особых не оставил, ты понимаешь, потому что на мясе много денег не заработаешь.

– Но если ты себя считаешь феминисткой, нельзя…

– Вот этим-то твой феминизм и плох, доченька. Да всякий, у кого есть хоть крупица здравого смысла, понимает, что мы, женщины, – более совершенный вид. Плохо только, когда ты вкалываешь как негр на плантации…

– Мама!

– …а они выходят на пенсию и решают, что можно сесть сложа руки и ничего не делать по хозяйству. А вот этот как тебе, Мэри?

– Коралловый мне больше нравился, – с раздражением ответила Мэри.

– Конечно, – сказала я, закрытая от мамы огромным куском голубой ткани, – кому хочется ходить на работу, а потом еще и по магазинам за продуктами, если мужчина этого не делает.

– Прямо не знаю! Всем вам подавай Индиану Джонса, но такого, чтобы в посудомоечную машину тарелки загружал! Мужчин надо дрессировать. Когда мы с папой только поженились, он каждый вечер ходил в клуб играть в карты. Каждый вечер! И к тому же еще курил!

Боже мой, бедный папочка, думала я, а Мэри тем временем прикладывала к моему лицу кусок бледнорозовой ткани и смотрела на меня в зеркало. Мама отпихивала ее руку и тыкала мне в нос лоскут лилового цвета.

– Мужчины не любят, когда ими командуют, – не сдавалась я. – Они хотят видеть тебя недоступной, охотиться за тобой и…

Мама глубоко вздохнула.

– И ради чего мы с папой столько времени водили тебя в воскресную школу, если ты так и не поняла, что тебе нужно. Просто реши, что, по-твоему, правильно, возвращайся к Марку и…

– Нет, Пэм, все-таки она «зима».

– Она «весна». Точно говорю. Или я банка с грушевым компотом. Так что возвращайся в дом Марка…

– Но у нас все ужасно. Общаемся друг с другом как на официальном приеме. Выгляжу я как половая тряпка…

– Над этим-то мы как раз сейчас и работаем, доченька. Ищем твои цвета. Но, вообще-то, не так уж важно, как ты выглядишь, правда, Мэри? Главное – это быть собой, настоящей.

– Это точно! – во весь рот заулыбалась Мэри. Габаритами она была с концертный рояль.

– Настоящей? – переспросила я.

– Помнишь книжку «Плюшевый кролик» [22]? Твоя любимая была. Юна тебе читала, когда у нас в доме были проблемы с канализацией. Ну вот, посмотри.

– Знаешь, а ты, наверно, права, Пэм, – согласилась с мамой Мэри, отступая на шаг и с восторгом глядя на меня. – Она и впрямь «весна».

– Я же тебе говорила!

– Да, говорила. А я-то все талдычила: «Зима, зима». Всегда с тобой так!

2.00. Одна в постели, в доме Марка Дарси. Вся моя жизнь теперь проходит в белых комнатах. По дороге назад из «Дебенхемс» мы с полицейским заблудились. Просто смешно. Я сказала ему, что, когда была маленькой, меня всегда учили: если заблудишься – спроси дорогу у полицейского. Но он мой юмор не оценил. Когда я наконец оказалась в доме Марка Дарси, на меня снова напала сонливость, и, проснувшись в полночь, я обнаружила, что в доме темно, а дверь в спальню Марка закрыта.

Может, спуститься вниз, заварить чаю и посмотреть на кухне телевизор? А вдруг Марка еще нет дома и сейчас он завалится с какой-нибудь девицей, а я, как полоумная родственница, сижу на кухне и пью чай?

Все время возвращаюсь мыслями к тому, что сказала мне мама про «быть настоящей» и «Плюшевого кролика» (хотя, по правде сказать, кроликов мне в этом доме уже хватило). В моей любимой, по ее утверждению, книге – которую я не помню совершенно, – рассказывается о том, как сильно может любить ребенок свою игрушку: она для него дороже всех остальных, и, даже когда она вся истрепалась и мех на ней истерся, ребенок считает ее самой прекрасной на свете и не может с ней расстаться.

– То же самое и с любящими друг друга людьми, – шепотом поведала мне мама, когда мы вышли из белой комнаты и сели в лифт. Говорила она так, точно сообщает мне страшную тайну. – Но только если ты из тех игрушек, что разбиваются при падении или сделаны из плохого и недолговечного синтетического материала, – ничего не получится. Обязательно нужно набраться смелости и сказать другому человеку, кто ты есть и что ты чувствуешь.