Андрей Остальский - КонтрЭволюция

Гипотеза вроде бы подтверждалась: забинтованный с трудом проковылял к фофановской кровати, уселся без приглашения на стул для посетителей и принялся бормотать что-то нечленораздельное:

— Дерижн… делюжн… да…

— Что, простите? — спросил опешивший Фофанов.

— Частично, — отвечал забинтованный.

— Частично? Простите, не понимаю… Мне кажется, вам надо срочно вернуться в вашу палату. Вам надо лежать.

— Аа… лежать…

Странный посетитель взмахнул рукой, какая, дескать, разница, мне все равно, страдать иль наслаждаться… И, помолчав, добавил, как бы в качестве пояснения:

— Буня.

— Что?! — взвился Фофанов. — Что вы говорите?

— Буня, Буня, Григорий Ильич! — настаивал забинтованный, с такой интонацией, словно хотел сказать: да, такие вот дела, печально, может быть, но ничего не поделаешь, такова жизнь, таковы ее обстоятельства: Буня.

«Охрану надо вызвать», — думал Фофанов, но почему-то не стал кнопку тревоги нажимать. Сказал:

— А… это вы опять…

— Нет, нет. Не опять! — решительно возразил забинтованный. Потом извлек непонятно откуда (из-под своих бинтов, что ли?) тонкий блокнот, вырвал из него верхний лист, на котором оказался карандашный рисунок, протянул Фофанову.

Фофанов машинально взял листочек в руку, повертел. Нарисовано было что-то вроде мусорной свалки, что ли. Какая-то арматура, куски железа, стружка металлическая…

— Что это?

— Scrap-yard, свалка металлолома, — отвечал посетитель уверенно. Даже гордо как-то.

«Иностранец! — подумал Фофанов. — Акцент, кажется, американский. Может, это товарищ Гэс Холл, лидер коммунистов США? Вообще-то, похож. То есть лица не разглядеть, но фигура, походка, манеры — что-то есть. И голос тоже подходящей тональности. Только вот товарищ Холл по-русски — ни бум-бум… А у этого, по крайней мере, фонетически, все безупречно. Грамматика, правда, странноватая… Но если человек после шока или в бреду…»

Фофанов изучал посетителя, пытаясь хотя бы глаза его разглядеть в прорези между бинтами.

«Нет, ерунда, как мне такое в голову могло прийти: какой еще, к дьяволу, Гэс Холл! Если бы с Холлом что-нибудь этакое приключилось, автокатастрофа какая-нибудь, или измочалили бы его, например, наемники империализма, я бы об этом обязательно знал. С другой стороны, в эту больницу простого смертного не поместят… Кто же это может быть, если даже министрам сюда попасть нелегко?» — гадал Фофанов.

Забинтованный тем временем протягивал ему уже второй рисунок. Здесь творилась уже просто какая-то вакханалия. Куски металла, а также арматура и столбы пыли почему-то кружились в воздухе под самыми невероятными углами.

— Это еще что такое?

— Сильный ветер. Ураган, — отвечал гость.

— Да? И что из этого следует?

— Тот же самый Scrap-yard, в бурю.

— И дальше что?

— А дальше вот, — торжественным тоном объявил забинтованный, протягивая Фофанову третий листок.

Здесь был изображен — весьма искусно и правдоподобно, надо сказать, огромный пассажирский самолет.

— «Боинг», что ли?

— Семьсот сорок седьмой! Джамбо-джет!

— И?

— Тот же Scrap-yard! Ветер построил самолет! Перемешал металлолом и построил!

— Бред какой-то, — негромко пробормотал Фофанов, опасливо косясь на посетителя. «Психиатрия, — пронеслась мысль, — явная психиатрия».

Тем временем в дверь постучали, и в палату заглянула дежурная сестра Оля.

— О, простите, — испуганно сказала она — видно, забинтованный на нее так подействовал, — простите, я не знала… я попозже зайду…

Чего она не знала, осталось не совсем понятным, но так или иначе медсестра быстренько исчезла, притворив дверь. Фофанов сам себе удивился: почему он не воспользоваться ее появлением, не поднял тревогу, не попытался от забинтованного избавиться. Почему промолчал.

Отчего бы это? И, как утопающий за соломинку, уцепился за пришедшее в голову объяснение — посетитель мог оказаться двоюродным племянником Генерального. Кто-то вроде что-то такое говорил, что тот разбился недавно на мотоцикле, что ли. «Да, но при чем тут Буня? Буня-то в таком случае при чем?» — ехидно вопросил внутренний голос, но Фофанов решил его проигнорировать, а то у него и так от происходящего голова разболелась.

— Спать пора, — сказал вслух.

Забинтованный покорно кивнул головой, заерзал на стуле, неуклюже попытался засунуть бумажки с рисунками в свои бинты, потерпел в этих попытках поражение, горестно вздохнул, огляделся вокруг, не нашел, видимо, куда еще их пристроить, и в итоге сложил листочки на тумбочку в изголовье фофановской кровати. Фофанов было запротестовал, но посетитель быстренько встал, заковылял к выходу… «Пусть себе, — подумал Фофанов, — пусть себе уходит, а то еще пристанет снова, сумасшедший. А рисунки я ему через медсестру потом передам».

Когда забинтованный исчез наконец за дверью, Фофанов испытал невероятное облегчение. «Можно книжку почитать, и баиньки. «Время» сегодня смотреть не буду, мне и так уже нервы потрепали, почитаю Булгакова — и на боковую». И уже извлек Фофанов книгу, как всегда, с физическим почти наслаждением представляя себе, как погрузится сейчас в очередной раз в свой любимый «Театральный роман», как в дверь опять постучали, и вошла Олечка с набором лекарств и травяным чаем на тележке. И тут же выяснилось, что передать через нее рисунки не удастся.

— Куда ваш посетитель делся? — удивилась она. — Ой, извините, поняла!

И медсестра показала головой на дверь туалета и хихикнула. Видно, ей звук какой-то почудился, оттуда идущий.

— Да нет, — чуть раздраженно сказал Фофанов. — Никого там нет. Товарищ ушел уже.

— Как ушел? Мимо поста никто не проходил.

— Так он, наверно, направо ушел, в палату свою.

— В какую палату, Григорий Ильич? У нас на этаже, кроме вас, никого нет сейчас…

— Ну, значит, вы не заметили, как он мимо вас пробрался.

Медсестра ничего не сказала, только поджала губы: дескать, зря обижаете, никто мимо меня не прошмыгнул бы, да что толку с вами спорить. Молча стала расставлять мензурки на тумбочке, потом заметила рисунки, не выдержала, сказала:

— Ой, как здорово вы рисуете, Григорий Ильич!

Фофанов покосился на оставленные забинтованным листы, пробормотал:

— Да нет, куда там… я и круга-то ровного начертить не способен… Не то что такое…

— Ой, а кто же тогда так рисует? В семье вашей кто-то?

«Вот ведь любопытная какая», — раздраженно подумал Фофанов. Хотел промолчать, но потом почему-то сказал правду:

— Нет. От этого осталось… в бинтах который.

Медсестра почему-то всплеснула руками.

— Надо же! А кто это вообще-то был, Григорий Ильич?

«Хотел бы я знать», — подумал Фофанов, а вслух пробормотал:

— Так, один. На Гэса Холла похож.