Дэвид Николс - Вопрос на десять баллов

– Конечно.

– Пусть это будет нашим секретом…

– Естественно.

– Точно?

– Обещаю.

– Ну что – готов? – Алиса распахивает дверь и выглядывает, чтобы проверить, что горизонт чист, затем мягко, нежно выталкивает меня в коридор, как выталкивают из самолета напуганного парашютиста, и, пока я оборачиваюсь, Алиса уже прячет свое прекрасное лицо за дверью, улыбаясь при этом, я в этом не сомневаюсь.

Я сажусь на батарею и хлопаю убитыми башмаками друг о друга, разбрасывая комья грязи по паркетному полу.

Домой я плыву. Последние сутки я не ел ничего, кроме чипсов и арахиса, поэтому сейчас я умираю с голоду, да еще я умудрился растянуть мышцы на шее, целуясь с Алисой (наверное, это круто). Еще меня мучает головокружительное, опустошающее чувство, знакомое каждому, кто не спал всю ночь. Скорее всего, я держусь исключительно на адреналине, эйфории и чужой слюне, поэтому я останавливаюсь у ларька на станции техобслуживания и покупаю себе на завтрак «Фанту», батончик «Марс» и «Минт аэро», и мне становится чуточку легче.

Стоит прекрасное морозное зимнее утро, и в школу спешат школьники, держась за руки своих родителей. Жуя «Минт аэро» на пешеходном переходе, я замечаю, что на меня смотрит маленькая девочка, с любопытством разглядывающая мои штаны и ботинки, все еще покрытые слоем грязи, отчего создается впечатление, будто меня окунули в молочный шоколад. Эта сцена, похожая на иллюстрацию из красочной детской книжки, умиляет меня, поэтому я улыбаюсь девчушке, наклоняюсь к ней и говорю вслух тоном Сэлинджера:

– Меня на самом деле окунули в молочный шоколад!

Но что-то происходит со словами по пути из моего мозга к моему рту, и они вдруг звучат так, словно ничего более странного и волнующего ребенку еще не говорили. Мамаша, похоже, со мной тоже согласна, потому что она бросает на меня сердитый взгляд, словно я маньяк, охотящийся за детьми, хватает ребенка и перебегает дорогу, не дождавшись зеленого сигнала светофора. Я только пожимаю плечами, потому что твердо решил: ничто не испортит мне это утро. Я намерен подольше задержать это ощущение немного болезненной эйфории, но что-то беспокоит меня, нечто такое, что я не могу выкинуть из головы.

Спенсер. Что мне сказать Спенсеру? Наверное, нужно извиниться перед ним. Но не переусердствовать, не раздувать большой проблемы, просто скажу что-нибудь типа «эй, дружище, извини за вчерашний вечер, просто мы с тобой немного друг друга не поняли», потом мы посмеемся и замнем это дело. А еще я расскажу ему, как мы с Алисой занимались любовью, только я это назову по-другому, скажу, что «мы сблизились друг с другом», затем все вернется в нормальное русло. Естественно, даже лучше будет, если он сегодня все-таки уедет, но я попытаюсь, я прогуляю лекции, улажу свои дела и провожу его до вокзала.

Но когда я прихожу в Ричмонд-Хаус, Спенсера там нет. Да и комната выглядит именно так, как мы оставили ее вчера днем, – рама кровати, ворох одеял и мокрых сырых полотенец, запах аммиака, пива и газа от калорифера. Я пытаюсь определить, не оставил ли Спенсер здесь что-нибудь из своих вещей, но потом вспоминаю, что у него и вещей-то не было, только пластиковый пакет, газета «Дейли миррор» и засохший пирожок с мясом – все эти вещи и лежат на моем столе, где Спенсер оставил их. Охваченный волнением, я хватаю пластиковый пакет и выскакиваю на кухню, где Джош с Маркусом едят яйца-пашот и проверяют свежие биржевые сводки в газете «Таймс».

– Вы не видели Спенсера вчера ночью?

– Боюсь, что нет, – отвечает Джош.

– А он разве не с тобой? – ворчит Маркус.

– Мы расстались на вечеринке. Я думал, он вернется сюда.

– Что ты говоришь! Тогда где ты был, грязный беспризорник? – искоса смотрит на меня Джош.

– Переночевал у знакомых. Точнее, у своей подружки Алисы, – говорю я, потом вспоминаю, что не должен это никому рассказывать.

– У-у-у-у-у, – воют они в унисон.

– Ну, вы же знаете, как оно обычно бывает: или у тебя это есть, или этого нет! – говорю я, выбрасываю манатки Спенсера в мусорное ведро и ухожу.

Ничего «этого» у меня, конечно же, нет, никогда «этого» не было, и никогда «этого» не будет, я даже не вполне уверен, что «это» такое, но почему бы мне не дать людям повод думать, что у меня «это» есть, пусть и ненадолго.

В о п р о с: В своей статье, опубликованной в издаваемом поэтом Маяковским журнале «ЛЕФ» в 1926 году [80] На самом деле в 1923 году. , Сергей Эйзенштейн предложил новую кинематографическую форму, которая основана не столько на статичном, логическом и линейном развертывании события, сколько на художественном наложении кадров друг на друга. Как называется этот новый кинематографический прием Эйзенштейна?

О т в е т: «Монтаж аттракционов».

Есть общепринятая художественная традиция, особенно четко прослеживаемая в фильмах американского мейнстрима: то, как главные герой и героиня влюбляются друг в друга, изображается с помощью длительного монтажа сцен без диалогов, неизменно подчеркиваемого какой-нибудь чувственной оркестровой балладой – чаще всего соло на саксофоне. Я не совсем понимаю, почему влюбляться нужно именно без слов; возможно, потому, что на самом деле передать свои самые сокровенные мысли и тайны – достаточно сложная задача для всех, кроме самих влюбленных. Но как бы там ни было, этот монтаж отражает основные радости, которым положено предаваться влюбленным: грызть попкорн в кино, ездить на спинах друг у друга, целоваться на скамейке в парке, примерять дурацкие шляпы, пить вино из бокалов в ванне, наполненной пеной, падать в бассейны, возвращаться домой, держась за руки и показывая на различные созвездия, и так далее и тому подобное.

Так вот, у нас с Алисой ничего подобного за прошлую неделю не было. На самом деле я даже не разговаривал с ней, что меня не очень беспокоит, потому что мой новый девиз – Крутой и Невозмутимый, и я изо всех сил стараюсь не посягать на драгоценную независимость Алисы, особенно теперь, когда она так занята в «Гедде Габлер». Более того – меня не очень беспокоит, что я не разговаривал с ней. Да и звонил-то я ей всего-навсего раз пять-шесть за всю неделю и даже не оставлял для нее записок, так что вся прелесть ситуации в том, что, с точки зрения Алисы, я ей вообще не звонил! Ну, допустим, один прокол у меня был – когда трубку взяла Ребекка Эпштейн и мне пришлось на ходу немного изменить свой голос, но, кажется, пронесло.

Чтобы отвлечься, я слушаю очень много песен из среднего периода творчества Кейт Буш и изливаю все свои чувства в любовной поэме, которую пишу ко Дню святого Валентина, что наступит через три дня, накануне «Вызова». Естественно, я понимаю, что День святого Валентина – это всего лишь циничный, эксплуататорский маркетинговый ход, но прошли те времена, когда День святого Валентина действительно много значил для меня и подразумевал массовую рассылку в стиле «Ридерз дайджест». Сейчас я стал намного старше, главным образом в эмоциональном плане, поэтому все, на что я готов в этом году, – это послать по открытке маме и Алисе. Конечно, если я хочу быть Крутым и Невозмутимым с Алисой, то мне вообще не следует посылать ей открытку, но я не хочу, чтобы она вообразила, будто я бросил ее или, еще хуже, будто то, что произошло между нами, было всего лишь сексом.