Дэвид Николс - Вопрос на десять баллов

Вот что я собираюсь сказать Алисе, когда увижу ее, в общем и целом. Я не уверен насчет цитаты из Джона Донна, потому что она может прозвучать немного претенциозно, но мне хочется посмотреть, какой она произведет эффект. Я выдам только этот монолог и ничего больше, потом посмотрю, как Алиса отреагирует, но не буду затевать долгий, нудный разговор, затем надену пальто, пойду домой и просплю целых восемь часов. Не буду и пытаться поцеловать ее. Даже если она попросит меня остаться и заняться любовью, я скажу «нет», потому что утром – «Вызов». Нам обоим нужно быть на «Вызове» со свежей головой. Как у боксеров – никакого секса накануне боя.

И вот я у ее двери. Стучу.

Нет ответа.

Я снова стучу. Мудрость, Доброта, Отвага; Мудрость, Доброта, Отвага…

– Кто там?

– Это Брайан.

– Брайан! Уже почти полночь!

– Я знаю, извини. Просто хотел поздороваться с тобой.

Я слышу, как она встает с кровати, потом шуршит одеждой, одеваясь, затем выглядывает из-за двери, в футболке со Снупи и черных шортиках.

– Я уже спала, Брай, – говорит она, растирая глаза.

– Да? О боже, извини. Просто у меня за день столько всего произошло, что мне захотелось зайти к кому-нибудь и выговориться.

– А это не может подождать до…

– Не с кем-нибудь. С тобой.

Алиса прикусывает губу и натягивает футболку на живот.

– Ну ладно, тогда заходи, – говорит она, открывая дверь.

Я вхожу и сажусь на краешек разостланной постели, еще хранящей тепло ее тела.

– Ну и как у тебя прошел День святого Валентина?

– Нормально-нормально.

– Получила что-нибудь особенное? – многозначительно спрашиваю я. – Сегодня утром по почте?

Жаль, что она не села рядом со мной.

– Ага-а, получила, спасибо, Брайан, это было милое, очень милое стихотворение…

Почему бы ей не сесть рядом со мной?

– Ты так думаешь? Уф, полегчало. А я-то волновался. Впервые кто-то прочитал хоть что-то, написанное мною…

– Нет, не волнуйся, мне понравилось. Это очень… честно. И… сыро. В эмоциональном плане. Очень похоже на э. э. каммингса, ну ладно, не похоже, но было им навеяно и напомнило мне его. Я даже узнала несколько строчек… – (Подожди-ка, ты что, обвиняешь меня в плагиате?) – Но в общем оно очень милое. Спасибо, я была очень… тронута.

– Еще неизвестно, была ли эта открытка от меня! – весело говорю я. – Какое стихотворение? Не посылал я никакого стихотворения!

Я несу чушь и понимаю это, но Алиса улыбается, чешет плечо и делает из своей футболки палатку, натянув ее на голые колени. Я изо всех сил пытаюсь сохранить веселый тон, потому что не могу отвести глаз от того, что находится у нее за спиной, – огромный букет изумительных красных роз стоит, покосившись, в большой помятой алюминиевой кастрюле, позаимствованной с общей кухни. Естественно, никто не запрещает Алисе принимать подарки в День святого Валентина от других мужчин, я не наивный и не глупый, чтобы не понимать этого; при ее-то красоте, популярности и общепринятой сексуальной привлекательности она просто обязана получать подарки, но этот букет просто… вульгарный. Настолько вульгарный, что я стараюсь не обращать на него внимания и фокусируюсь на небольшом, откровенном, прочувствованном, самодельном, доморощенном произведении. Но вот опять он выглядывает из-за ее плеча, уже всю комнату провонял запахом дешевого освежителя, этот громадный чертов букет чертовски красивых чертовых красных роз…

– Красивые розы, – говорю я вслух.

– Ах эти! – восклицает Алиса, обернувшись и взглянув на них через плечо, будто они подобрались к ней сзади, как чертов Бирнамский лес… [88] Пришедший в движение лес из пьесы У. Шекспира «Макбет».

– Не знаешь, случайно… кто их прислал? – весело спрашиваю я.

– Понятия не имею! – отвечает она.

Наверняка какой-нибудь ублюдок из богатеев. Да тут моя стипендия за весь семестр стоит, покосившись, в воде. Конечно же, Алиса знает, от кого они, потому что какой смысл проявлять такую щедрость, если она останется анонимной?

– А карточки там не было?..

– Какое тебе вообще дело, Брайан! – кричит Алиса.

– Никакого, в общем-то.

– Извини! Извини, извини, извини, извини, извини… – говорит она, поднимается со стула, наклоняется ко мне и обнимает.

Мой взгляд скользит по ее спине и останавливается на том месте, где футболка задралась, и я кладу руку на обнаженную кожу над ее трусиками, которые при ближайшем рассмотрении оказались то ли из черных кружев, то ли из сетки, и мы некоторое время так и стоим, пока я пялюсь на розы, развалившиеся в кастрюле.

– Извини… – шепчет она мне в ухо. – Я такая сучка, что наорала на тебя, просто сегодня у нас была очень длинная, изматывающая репетиция, и я, видимо, настолько вжилась в роль, что до сих пор не вышла из нее… – Она присаживается рядом со мной и со смехом продолжает: – Боже, неужели я могла такое сказать? Несомненно, ничего надменнее я в жизни не говорила…

Мы оба снова улыбаемся, и мне хочется поцеловать ее, но я вспоминаю мою новую мантру: Мудрость, Доброта, Отвага.

– Знаешь, Брайан, мне уже пора ложиться, потому что завтра тяжелый день и все такое…

– Да, конечно, я пошел. – Я приподымаюсь, но снова сажусь. – Но можно, я сначала скажу тебе кое-что?..

– Валяй, – устало бросает она, опускаясь рядом со мной.

– Не волнуйся – ничего страшного. Я просто хотел сказать… – Я беру Алису за руку, делаю глубокий вдох и говорю: – Алиса… Так вот, Алиса, послушай, я тут немного поразмыслил насчет нас с тобой, так вот, есть одно прекрасное стихотворение поэта-метафизика Джона Донна «Тройной дурак» в котором говорится: «Я дважды дурнем был: / Когда влюбился и когда скулил / В стихах о страсти этой…», и знаешь, про меня можно сказать то же самое. Я хочу сказать, что я, наверное, немного перегнул палку, когда затащил тебя, несмотря на твои брыкания и крики, в кабинку для моментальной съемки, и когда писал эти дурацкие стихи для валентинки, и все такое, и я знаю, как ты дорожишь своей независимостью, и не буду посягать на нее, поверь мне. Конечно же, я люблю тебя, и сильно…

– Брайан…

– …но не это важно, это не должно стоять у нас на пути, потому что, в конце концов…

– Брайан…

– …подожди, Алиса, дай мне закончить…

– Нет, Брайан, хватит… – прерывает меня Алиса, вставая со стула и направляясь в дальний конец комнаты. – С меня довольно…

– Это не то, что ты подумала, Алиса…

– Нет, Брайан, извини, но слушать это я больше не могу. Давай с этим покончим…

Самое странное, что говорит она это не мне, а своему шкафу.

– Давай, Нил, это уже не смешно…

«Странно, – думаю я, – с чего бы ей называть свой шкаф Нилом? Тогда как же зовут ее комод?» Пока я размышляю об именах мебели Алисы, она стучится в дверь Нила-шкафа, и дверь сама по себе медленно раскрывается, словно в номере иллюзиониста.