Мария Илизарова - Про психов. Терапевтический роман

Лиза подобострастно закатывала глаза, всем своим видом говоря: «нравится, продолжай, не отвлекайся». Но Косулин поднялся, вновь спрятал руки в карманы и побрел дальше, правда, уже не так решительно и целенаправленно. Лиза поднялась, отряхнулась и догнала его. Человек и собака, беседуя, продолжили гулять вместе.

– Лизка, что же мне делать, а? Меня переводят в другое отделение. И, заметь, в хорошее отделение. Чтобы это не выглядело как наказание, надо полагать. А знаешь почему? Потому что я начал реально работать. После этой истории с Костей у меня начался такой подъем, такое воодушевление. Я же начал верить, что могу что-то изменить! Я начал двигать пациентов. Нарушил гомеостаз. Кукла сдрейфила, решила, что мой срок годности истек. Ну и еще я перестал разговаривать с ней почтительно, стоит признать. Расслабился. Или я чего не понимаю, а, Лиза? – Собака трусила рядом, иногда подталкивая коленку Косулина теплым мохнатым боком. – И знаешь, что самое мерзкое? Я знаю правила игры, знаю, что надо сделать, чтобы остаться в своем отделении, что – чтобы перейти в другое, с некоторыми бонусами. Но при этом я не могу просто сказать: «Отнеситесь с уважением к моей работе, я – не мебель! Прихоть заведующей не повод меня куда-то переводить, я не хочу бросать пациентов, с которыми работаю!» – Косулин замолчал, с тоской думая о том, сколько усилий потребуется ему на новом месте для адаптации. Стало горько. Больше десяти лет жизни отдано этой больнице, этому месту, и что взамен?

Косулин продрог и направился в сторону своего корпуса. У дверей вежливо попрощался с Лизой, пообещал ей сосисок. Затем он поспешил в свое отделение, чтобы рассказать Паяцу новости. Перевод означал, что они больше не будут работать вместе. Это тоже огорчало Косулина. Последнее время Паяц был угрюм и неразговорчив. Психолог привык, что иногда на психиатра находит, и он перестает быть доступным для человеческого контакта. Косулин знал, что такой период надо просто переждать, но все равно не мог удержаться и иногда дергал Паяца, от чего тот только сильнее отстранялся. Впрочем, все это были дела житейские, рябь на поверхности. По крайней мере так считал Косулин.

В отделении Паяца не было. Медсестры сказали, что он уже ушел, хотя до конца рабочего дня оставалось полчаса. Странно… Косулин, поколебавшись несколько мгновений, набрал телефонный номер друга. Аппарат не отвечал.

Тогда Косулин отправил ему сообщение «Надо поговорить. Срочно!» и начал собираться. Предстоял разговор с Куклой, но душевных сил на него не осталось. Да и о чем с ней говорить? Сначала надо принять решение, что он хочет от ситуации. В голове царил ватный сумбур.

Пришел ответ от Паяца: «Приезжай в “Рюмочную”». «Ок», – ответил Косулин и уже через полчаса спускался в полуподвальное помещение их с Паяцем любимого заведения.

Миллионы рюмок коньяку, котлет и фаршированных перцев было выпито и съедено в этом почтеннейшем московском месте. И кого только не встретишь за столами, накрытыми истертыми клеенками! Тут и спившиеся непризнанные поэты, ищущие свободные уши, и юные актеры, и иностранцы в поисках столичной экзотики, и просто интеллигентная алкашня московского центра. Никакой музыки, только старый телик, бубнящий что-то под потолком.

В «Рюмочной» малолюдно. Корпулентная хозяйка бара, опершись грудью о стойку и подперев щеку кулаком, таращится в телевизор.

Паяц сидел недолго, не успев еще доесть заказанную еду, зато уже изрядно набрался. Бутылка мутной настойки опорожнена больше чем наполовину.

Паяц, заметив Косулина, кисло улыбнулся и вяло помахал рукой, призывая того присоединиться. Косулин взял себе коньяка и лимона и, не снимая пальто, уселся напротив. Разлили, чокнулись, выпили. Помолчали. Новости в телевизоре трындели про Государственную думу.

– Что это вы так бурно празднуете, Олег Яковлевич?

– Так ведь День космонавтики, Александр Львович! Белка, Стрелка, Гагарин! Помянем героев! Как он там сказал… П-о-оехали!

Косулин проследил за траекторией очередной стопки, отправленной Паяцем в рот.

– А что в одиночку? По такому поводу могли бы и позвать.

Паяц утерся салфеткой, закусил тощей четвертинкой вялого соленого огурца и ничего не ответил.

Косулин погрел бокал с коньяком в ладонях, повздыхал.

– Олег, меня переводят. Такие вот космические новости. Не знаю, что мне делать.

– Что ты говоришь?! Серьезно? – Паяц переполошился, замахал руками, даже как будто протрезвел. – Куда?

– К Киселю в отделение. К зубрам.

Паяц поковырял остатки еды в своей тарелке. Промычал что-то, откинулся на стуле, прищурившись, воззрился на Косулина и, растягивая слова, начал:

– А что? Кисель – мужик хороший. Старая советская профессура. Тревожный только очень. Да и отделение это недалеко от нашего. Будешь в гости ходить…

– Ну ты же знаешь, что это уже не то! Вместе мы больше работать не будем. – Косулина разочаровала такая готовность Паяца принять его перевод. – Да и не хочу я начинать все заново! Я же хорошо работаю, перевод нужен Кукле, сплошная политика. Надоело! Дерьмо это все. Тоскливое однообразное дерьмо. Я кобенюсь – система меня подминает и учит. Я опять кобенюсь. И опять получаю. И конца этому не видно. Только недавно Костю наставлял, отговаривал с ветряными мельницами бороться, а сам что? Я просто часть экосистемы, нужная для ее поддержания и сохранения. Или как прививка. Моя роль содержит ровно столько либерализма и гуманности, сколько нужно, чтобы настоящие изменения в отношении к пациентам не произошли НИКОГДА! Я, как взбесившаяся бактерия, запустил иммунитет и в скором времени буду обезврежен.

– Вот что мне в вас всегда нравилось, Александр Львович, так это умение себя жалеть и одновременно превозносить… Прям и меня вы разжалобили. Такой благородный героический жентельмен в белом! Только тернового венца не хватает. – Паяц скорчил умильное лицо и с деланым восхищением снизу вверх заглянул Косулину в глаза. – Где же она, эта система, про которую вы все время твердите? Где?! Это что, тайное общество злобных угнетателей? Масоны?

– Ну вот, опять вы ерничаете не к месту. Лучше скажите, что мне делать?

– Пейте коньяк! Самый верный ответ – на дне бутылки. – В подтверждение своих слов Паяц опрокинул очередную рюмку.

– Омар Хайям аплодирует стоя, даром что покойник. – Косулин устало потер глаза – И Шостакович в тропиках своих увяз. Только я решил, что все наладилось, все под контролем. Планы начал долгосрочные строить… Дурак.

– Нытье, нытье… – Паяц злобно кривлялся.

– Олег, что с вами? Что вы злобствуете сегодня? Мне поддержка ваша нужна, а вы фигню несете!

– Почему же только сегодня? Я вообще человек так себе… не то чтобы хороший человек-то. Но у вас ведь как? Сделал я что-то хорошее – молодец, а соорудил говнецо – это все система, ее дурное на меня влияние. Выгорание, мол, деформация. Удобно! Никакой ответственности.