Кейт Аткинсон - Музей моих тайн

Это может продолжаться бесконечно. Я вежливо кашляю:

— Кхм.

— У тебя что, кашель? — обвиняюще спрашивает Банти.

— Нет, но мне надо обратно в школу…

Сейчас понедельник, время обеда, и Дженис Поттер уговорила меня расписаться вместе с ней в журнале отсутствия (нам разрешают покидать школу только парами, при условии, что мы будем цепляться друг за дружку изо всех сил — на случай, если нас изнасилуют, ограбят или мы потеряемся). Дженис нужно было в Музейные сады — курить и обжиматься с бойфрендом. Я осталась неприкаянно торчать у ворот, и в конце концов меня, как обломок кораблекрушения, принесло в Лавку.

Банти вдруг роняет сумки, вскакивает с кресла, как иллюстрация лурдского чуда, кидает мне на ходу «Присмотри за Лавкой!» и тащит растерянного Джорджа «помочь ей выбрать» (то есть оплатить) подарок для Теда и Сандры.

И вот меня бросили «присматривать за Лавкой» — иногда я чувствую себя как Банти, и эта мысль меня глубоко тревожит (это еще слабо сказано). Стану ль я красивой? Стану ль я богатой? Мне четырнадцать лет, и я уже чувствую, что «больше не могу». Банти начала пользоваться этим выражением, лишь когда была вдвое старше меня теперешней. Ныне я — единственный ребенок, со всеми преимуществами (деньги, одежда, пластинки) и недостатками (одиночество, изоляция, гнев) этого состояния. Банти по-прежнему перебирает нас всех, прежде чем добраться до меня («Патриция, Джиллиан, П… Руби, как тебя там?»). К счастью, теперь я знаю, что все матери так делают, если у них больше одного ребенка: миссис Горман, мать Кейтлин, вынуждена произносить длинную литанию («Билли-Майкл-Дорин-Патрик-Фрэнсис-Джо…»), чтобы добраться до «Кейтлин-или-как-тебя-там».

Поскольку сегодня понедельник, покупателей не очень много, и я беру на себя основную функцию Банти — заворачивание «Дюрексов». Я встаю у огромного рулона коричневой оберточной бумаги, приделанного к стене за прилавком, и терпеливо тяну и обрываю, тяну и обрываю, пока у меня не образуется запас больших квадратов. Затем я беру «Ножницы хирургические стальные „Медсестра“», прикованные цепью к прилавку, и принимаюсь резать большие квадраты на маленькие, как в особенно скучном выпуске программы для детей «Своими руками». Когда и это сделано, я приношу со склада в задней части магазина (из бывшей нашей столовой) новую коробку скотча и принимаюсь заворачивать упаковки «Дюрекса» в бумагу по одной, аккуратно заклеивая скотчем каждый коричневый конвертик. Теперь можно вручать «Дюрекс» почтенным покупателям, как подарок в обертке («Вот вам уже приготовленная упаковка») — быстро и не оскорбляя ничьей стыдливости. Конечно, это буду делать не я. Я еще не продала ни одного пакетика за все те разы, когда меня оставляли присматривать за Лавкой; кажется, никому особенно не хочется покупать «резинки» («Спланированная семья — счастливая семья!») у четырнадцатилетней девочки. Покупатели врываются в Лавку, зажав в кулаке заранее приготовленную нужную сумму, без сдачи, но при виде меня их глаза начинают бегать, взгляд падает на ближайший невинный объект, и в итоге покупатель плетется на улицу глубоко неудовлетворенный, зажав в руке мозольный пластырь или кусачки для ногтей. Боюсь, что в этом смысле я несу личную ответственность за большое количество неспланированных семей.

Я перезаворачивала уже большой ящик «Дюрексов», а родителей все нет. Сколько нужно времени, чтобы выбрать подарок? Может, они сбежали из дому. Я безутешно опускаюсь в электрическую инвалидную коляску, передвигаю рычаг на «медленно — вперед» и разъезжаю по Лавке, изображая далека. [52] Далеки — роботы-убийцы из британского фантастического сериала «Доктор Кто», которому в ноябре 2013 года исполнилось 50 лет. «Я — далек, я — далек». Энергетической пушкой мне служит одинокая манекенная нога для демонстрации чулок «Эластанет», растягивающихся в двух направлениях. Я расстреливаю стенд с мужскими урыльниками, полку изделий из лечебной красной фланели марки «Долз» и два миниатюрных бакелитовых торса, мужской и женский, — они стоят друг против друга в разных концах Лавки, словно немые персонажи греческой трагедии, демонстрируя друг другу маленькие хирургические корсеты.

Восстанавливая порядок среди урыльников — они выстроены в пирамиду, словно акробаты в цирке («Единственные в мире! Бросающие вызов смерти! Мужские урыльники!»), — я думаю о том, как скучаю по Любимцам. В частности, из-за них мне не приходилось краснеть. Дело не только в противозачаточных средствах (кроме «Дюрекса», мы еще торгуем загадочными желе, пенками и диафрагмами) — практически любой наш теперешний товар с большой вероятностью вызовет хихиканье. В витрине под стеклом лежат суспензории и прокладки для страдающих недержанием мочи; вон там — целая полка протезных грудей, похожих на маленькие конические мешочки с песком; дальше — полка бандажей (больше напоминающих детали конской сбруи); за ними — калоприемники, а в этом месяце мы предоставляем особую скидку на резиновую клеенку, толстую, красную, — Джордж отрезает ее большими ножницами от тяжелого рулона с резким запахом автомобильных шин. Родители могли бы и подумать о том, как это подействует на мой социальный статус («Руби, так чем же именно торгуют твои папа и мама?»).

Мне даже Попугая порой не хватает. Трудно поверить, что это — та же самая Лавка, что и до пожара. Я часто поднимаюсь наверх, в пустые комнаты, где мы жили когда-то, и пытаюсь воскресить прошлое. Над Лавкой стремительно воцарился упадок — здесь после пожара даже ремонт не сделали. В бывшей спальне Патриции штукатурка пузырями отслаивается от потолка, а в нашей с Джиллиан комнате пахнет как-то странно, словно за стенкой сдохла крыса. Теперь мне кажется, что наше обиталище Над Лавкой было лишь иллюзией из дранки, штукатурки и игры света, — но порой, если встать на лестнице и закрыть глаза, мне удается уловить голоса домашних духов, носимых туда-сюда воздушными течениями. Интересно, а они по нас скучают?

Иногда мне чудится голос Попугая — призрачное кряканье, что эхом отдается в Лавке. Порой оно слышится мне в трубке, когда я отвечаю на телефонные звонки в далеком Эйкоме. Впрочем, нам звонят не только призрачные попугаи, но и совсем никто, немой призрак, чьи позывные — треск помех на линии. Когда на эти молчаливые звонки отвечает Джордж, он несколько секунд сверлит взглядом трубку, словно виновата она лично, грохает ее на место и с негодованием идет прочь. У Банти чуть больше терпения — она пытается вытянуть из звонящего ответ, повторяя свое обычное телефонное приветствие: «Алло, резиденция Ленноксов, у телефона Банти Леннокс, что вы хотели?» Эти слова с гарантией отпугивают всех звонящих, кроме самых упорных, а наш бедный призрак весьма робок. «Это опять мистер Никто», — говорит Банти, словно он ее личный друг.