Кейт Аткинсон - Музей моих тайн

— Тетя Банти, вы хотите пожить тут, отдохнуть несколько дней? — спрашивает Адриан, улыбаясь ей в зеркало заднего обзора.

Банти ничего не отвечает; возможно, подозревает, что это ловушка. Но когда я набираюсь храбрости обернуться и посмотреть на нее, она счастливо улыбается. Осмотр «Силверлис» приносит удовлетворительные результаты. В огромном вестибюле, отделанном панелями красного дерева, не пахнет ни хлоркой, ни вареной капустой, а лишь лавандовой полиролью и теплой свежей выпечкой.

— Здесь замечательно, правда? — воодушевленно спрашиваю я у Банти, и она согласно кивает:

— Замечательно. На сколько дней мы сняли номер?

Мы осматриваем спальни, как на одного обитателя, так и на двоих, — с подобранными по цвету покрывалами и занавесками и хорошего качества коврами, — и гостиные, где лежат газеты и настольные игры, и кухни с восхитительной на вид едой, и все это похоже на хорошую гостиницу (где-то между 2 и 3 звездами), если бы не встречи с обитателями заведения. Например, с двумя маленькими старушками, словно сросшимися у бедра с хозяйственной сумкой: они очень серьезно жалуются заведующей, что не могут отыскать в продаже тик для матраса, и я уже готова вызваться повозить их по магазинам, как Адриан предостерегающе кладет ладонь мне на руку.

Когда приходит время уезжать, Банти хочет остаться, но Адриан обещает ей, что мы еще сюда вернемся и тогда она сможет побыть подольше. Заведующая тепло жмет нам руки, но переходит на шепот, когда Банти начинает спускаться по лестнице.

— Только, пожалуйста, не забывайте, что «Силверлис» берет лишь людей, не нуждающихся в уходе медсестры. Поэтому, если здоровье вашей матери ухудшится, мы больше не сможем ее тут держать.

— Это ничего, у моей матери замечательно крепкое сложение, — бодро успокаиваю ее я.

— Ну что, давайте-ка подстрижемся, чтобы быть красивыми к поездке.

Адриан улыбается и растирает голову Банти полотенцем. Он вынимает из кармана брюк ножницы и ловко крутит ими вокруг мокрой головы. Я замечаю, какие у Банти стали редкие волосы. На тыльной стороне рук у нее пигментные пятна, а в углу одного глаза — странное красное пятнышко, словно кошка зацепила когтем. Меня внезапно охватывает жалость к ней, и я ненавижу ее за это.

Когда мы подъезжаем к «Силверлис» для финальной доставки, Банти, кажется, начинают одолевать сомнения. Пока мы ползли через постоянные йоркские пробки, Банти была близка к истерике — она считала, что мы безнадежно опаздываем на поезд, а когда мы без остановки проехали мимо вокзала, издала жуткий вопль.

Из машины ее приходится выманивать, и чем ближе мы подходим к роскошному фасаду и огромной парадной двери, тем медленней становятся ее шаги. Когда мы начинаем подниматься по каменным ступеням, Банти хватает меня за руку, и я впервые вижу, что она меньше меня ростом. Я еще помню время, когда она была вдвое выше; а теперь она как кукла. Как это она так быстро съежилась? Я ступаю неуверенно. Моя решимость тает. Может быть, забрать эту новую куклу-маму домой и подержать у себя, хотя бы на время?

— Даже не думай об этом, — вполголоса бормочет Адриан, и в любом случае заведующая уже взяла Банти за руку и ведет ее по коридору в отведенную ей комнату, со всеми современными удобствами и приятными видами.

Прежде чем скрыться из виду, Банти оборачивается и печально машет, как ребенок в первый день школы.

— Это была моя мать, — говорю я со вздохом, и Адриан смеется (довольно мрачно) и говорит:

— Руби, она все еще твоя мать.

На следующий день мы приходим навестить Банти. Она выглядит счастливей и сообщает нам, что обслуживание тут просто замечательное.

— Как ты думаешь, сколько чаевых оставить? — спрашивает она, слегка нахмурившись.

Мы ведем ее на прогулку по угодьям, а Долорес хватает нас за щиколотки. «Силверлис» находится в парке, где растут прекрасные деревья — плакучие вязы, «слоновье ухо», глянцевые кусты остролиста и купы мрачного тиса. Участок прикрыт от холодного ветра и весь усыпан весенними цветами. Свежая зеленая трава газона уходит за гребень холма, и мне приходит в голову, что это место отлично подошло бы для игры в лошадей, — я почти жалею, что здесь нет Кристины Ропер, потому что, кажется, я как раз готова сыграть во что-нибудь этакое. Мы на время прерываем прогулку и садимся на скамью — тут много хороших крепких скамеек, построенных на деньги благодарных людей. Наша скамейка увековечивает память некоего Фреда Киркленда («1902–1981»), и мы втроем сидим на скамейке Фреда в чинной позе — спины прямые, руки сложены на коленях, словно на официальном мероприятии, — и смотрим на кучку фритиллярий, которые ныряют и качаются на ветерке, словно юбочки фей.

— Тетя Банти, вы хотите остаться здесь? — спрашивает Адриан, и Банти вздрагивает всем телом, как испуганный кролик.

— Остаться? — тихо повторяет она. — Навсегда?

— Ну… — мямлю я. — Может быть, и не навсегда…

— Почему мне нельзя домой? — спрашивает Банти, переводя взгляд с меня на Адриана и обратно — быстро, испуганно, и мне тут же хочется оказаться где угодно, только не здесь. — Почему мне нельзя домой?

Мы с Адрианом едим сэндвичи перед телевизором, взгромоздив на колени специальные подносы Банти для телевизионной еды. Мы смотрим «Антикваров на выезде» с религиозным рвением людей, которым больше нечем заняться. Завтра мы начнем разбирать дом и паковать вещи, определяя их судьбу. Кажется странным, что мы выбрасываем вещи Банти, когда она еще жива, но в этом доме ей ничего больше не понадобится. Тут звонит телефон.

Может быть, это мистер Никто. Нет, это не он. Это заведующая «Силверлис» — она сообщает, что у Банти инсульт.

— Когда она успела так съежиться?

Патриция как громом поражена происшедшей с Банти переменой. Мы трое — я, Патриция и Адриан (четверо, если считать Долорес, которая спрятана у Адриана под курткой) — сидим вокруг больничной койки Банти и разговариваем шепотом. Патриция, узнав о близящейся кончине Банти, прилетела первым же рейсом. Кровать Банти стоит в боковой комнате новой районной больницы (из Силверлис Банти выдворили сразу после инсульта — чаевых она так и не оставила). Кровоизлияние в мозг — недостаточно сильное, чтобы убить, но достаточно, чтобы погрузить глубже в преддверие ада. Ей принесли ужин, но он остался несъеденным (остатки пожевала Долорес).

Ночная дежурная медсестра — сестра Блейк — просовывает голову в дверь и спрашивает, все ли у нас в порядке. Тон ее голоса — серьезный и сочувственный — в сочетании с дальней боковой комнатушкой, куда нас убрали, подальше от остальных палат отделения, намекают, что Банти долго не протянет. Когда сестра уходит, мы обсуждаем, идти ли на ночь домой или остаться тут. Я задергиваю занавески на окне — с крупными яркими узорами, как будто мы в детском отделении. Палата Банти выходит на железнодорожные пути, ведущие в сторону Скарборо, и под нами, гудя, проезжает дизельный электровоз с коротким составом. Мы с Патрицией решаем пойти спросить сестру Блейк, известно ли время прибытия Банти в конечный пункт. Уже десятый час вечера, последние запоздалые посетители ушли, и свет приглушен. Мы находим сестру Блейк и другую сестру, практикантку, в шестиместной палате: они утихомиривают маленького старичка — он с завидной решимостью пытается выброситься из койки. Сестра Блейк и практикантка стараются поднять стенки кровати, а старичок — ростом он не больше школьника — извергает поток яростных инвектив.