Павел Ф. Гаммал - Секс и ветер

Собравшиеся с пониманием переглянулись и закивали головами. «Слово имеет Кандидатская Диссертация», - ведущий поправил микрофон.

«Добрый день, - пьяно икнув, начала та. – С покойным у нас было шапочное, если можно так выразиться, знакомство. Так, переспали вместе несколько ночей и разбежались. Бросил он меня, гад такой, а клялся в вечной любви».

Под одобрительное улюлюканье толпы, Кандидатскую Диссертацию стащили с трибуны.

Подождав, пока страсти поутихнут, к изголовью бочком протиснулась Водкаспивом. Собравшиеся встретили ее появление восторженно. Водкаспивом раскинула руки, успокаивая народ.

«Друзья, - крякнув, начала она. – Вы все знаете, какие нелегкие испытания выпали на долю усопшего. Несмотря на происки этих прихвостней из оппозиционной партии «Водкабезпива», Роман всегда оставался в наших рядах, предпочитая не выбрасывать деньги на ветер. Так давайте же проводим нашего товарища в последний путь партийным гимном». Свернув с головы пробку, она затянула: «Шумел камы-ыш, деревья гнули-и-ись!»

Песня неслась над снежной равниной, кое-как утыканной покосившимися крестами и, услышав ее отголоски, вставали под приспущенные знамена все новые члены, подхватывая хриплыми голосами слова гимна. Вечерело. Огромная страна погружалась в сумерки.

- Грубо, - Михейкин протер салфеткой очки. – Очень грубо.

Ситуация явно складывалась не в его пользу: два здоровенных лба, особо не отягощенные интеллектом, криво усмехались друг другу. Склонившись над столом Михейкина, они казались ему двумя ледоколами «Ленин», а себя он представлял медвежонком Умкой, выброшенным злой волной на льдину.

- Так что вы хотели, любезные?

- Это он нас чего, того? – просипел один из ледоколов. – Пидорами обозвал, что ли?

- Типа того, - прогудел второй ледокол. – Слышь ты, остывший, где бумаги?

- Как-кие бум-маги? – завибрировал нижней губой Михейкин.

- А чего-то он остывший? – моргнул ледокол-первый.

- Ну, ладно, - добродушно согласился второй. – Еще пока не остывший. Но, если бумаги не найдутся, то очень может быть, что скоро.

- П-про-о-остите, - Михейкин нервно заерзал на стуле, с надеждой вглядываясь в сторону двери. – Вы от кого?

- От хрена одного, - нестандартно пошутил второй, отчего оба гулко расхохотались. – Разрешение на строительство торгового комплекса «Мирный мир» у тебя?

- У меня, - подтвердил Михейкин, буравя глазами дверь.

- Да не парься ты, мужик, - ледокол-первый сжал ладонью плечо Михейкина. – Там, за дверью, наш старший брат. Он никого не пропустит без очереди, стопудово.

- Так что подписывай, - ледокол-второй глянул на часы. – И по краям. А то у нас сегодня еще один клиент нарисовался.

Михейкин, вздрагивая, достал из сейфа нужную папку и, обмакнув в чернильницу перьевую ручку с золотым пером, размашисто подписал.

- Красиво, - подхватил папку со стола первый. – Еще увидимся, если что.

- Не дай бог, - неумело перекрестился Михейкин. – Завтра ухожу в отпуск.

- Стукнешь ментам, - второй приоткрыл дверь, кивнув третьему ледоколу. - Завтра с одной стороны от тебя будут стоять друзья, а с другой - родственники усопшего.

- Бу-га-га-га, - заржали три ледокола уже в коридоре.

- Викентий Романович, - ледокол-первый поерзал, устраиваясь на кожаном сиденье «БМВ». – Ваши бумаги, как договаривались.

Очкарик открыл папку, пролистал и удовлетворенно крякнул на свежую подпись.

- Андрей Аристархович, - он протянул ледоколу потертый портфель. – Это вам за труды.

- Благодарю покорнейше, - ледокол заглянул внутрь. – Премного благодарны.

- Андрей Аристархович, дорогой, скажите, а правду говорят, что вы с братьями окончили в свое время филологический факультет МГУ?

- Врут, любезнейший Викентий Романович, это только я его закончил. А Мишка с Федькой – исторический. – ледокол щелкнул замком портфеля. - Засим разрешите откланяться?

- Всего доброго, Андрей Аристархович, - Викентий Романович завел двигатель. – А ведь могли бы в школе преподавать.

В графе «Национальность» было четко обозначено: Еврей. Странное сочетание букв. Но оно придавало жизни оттенок грусти. Причем тысячелетней. В цеху все мужики говорили что-то вроде: «Каплан – мировой мужик, хоть и еврей». Почему-то, в это верилось. Не в то, Каплан – мировой, а в то, что хоть и еврей… Поставь на это место что-то другое… Ну, я не знаю, например – немец или француз. Смешно! Или так: Умоляев – хороший мужик, хоть и узбек. Смешно и еще раз смешно! Не звучит. А еврей, почему-то, звучит. И звучит уже долгие годы. С тонким оттенком снисходительности Федотов (начальник цеха) отчитывал Каплана (мастера участка).

- И что ты себе думаешь? – начальник густо затягивался папиросой, выдыхая едкий дым прямо в длинный нос мастера. – Каплан. Ты что, хочешь продать Родину?

- Иван Алексеевич, - Каплан уныло отводил взгляд. – Сейчас не тридцать седьмой год. Репрессий не будет. Подпишите и всё.

- Я те подпишу! – пальцы с черными ногтями сжались в огромный кулак перед лицом мастера. – Я те так подпишу, что тошно станет. Ишь, что задумал? В самый ответственный момент, когда вся наша страна стремится выполнить решения двадцать четвертого съезда партии, ты решил слинять? На сладкое потянуло? На конфетки?

- Какие конфетки, Иван Алексеевич, - Каплан ерзал на неудобном стуле. – У меня вызов на руках. Подпишите обходной и всё.

- Нет, вот ты мне скажи, - Федотов склонился над столом, дыша несвежим перегаром прямо в собеседника. – Что вам там? Медом намазано? Или рука руку моет?

- Там, говорят, работать надо. Чтобы жить. Достойно.

- Досто-ойно-о, - начальник хлопнул широкой ладонью по столу. – Да, я слышал, что колбасу можно брать без очереди. И сколько хочешь.

Федотов крякнул в сердцах, встал из-за стола, открыл железный шкафчик за спиной, достал оттуда початую бутылку водки, разлил по мутным стаканам.

- Давай, Моисеич, выпьем, - поднял свой стакан. – Чтоб тебе была легкая дорога.

Через двадцать лет седой, но бодрящийся Фима Каплан, вводил в Храм Гроба Господня сгорбленного старика, поддерживая его под руку.

- Иван Алексеевич, - Каплан склонился к его уху. – Мы уже здесь.

Толстый мужчина в мятом льняном костюме, отдуваясь и вытирая скомканным платком пот с лысой головы, ввалился в купе. Повернувшись задом к соседу, поднял полку и запихнул под нее большой красный чемодан.

- Жарко, - толстяк уселся на полку. – Интересно, кондиционер у них работает?

- Не знаю, - пожал плечами сосед. – А что, здесь есть кондиционер?

- Вроде есть, - толстый приоткрыл дверь и выглянул в коридор.

По коридору, лениво покачивая бедрами, туго обтянутыми телесного цвета колготками, шла фея. Дорожная сумка на колесиках послушно катилась за ней по ковровой дорожке, показывая окружающим, как дорого стоит ее хозяйка, если может себе позволить обладать ТАКОЙ ДОРОГОЙ СУМКОЙ!