Анна Матвеева - Девять девяностых

Развернулся и молча — на Сортировку. Когда ехали по Бебеля, уже совсем успокоился, даже пошутил, но девчонки не ответили. Боялись. На Дружининской сунули ему пятерку, толстая добавила еще рубль.

А похолодало как, надо же. Август, город в дымке — как будто ему отключают небесное тепло. И рябина уже красная, хлестнула гроздью по стеклу машины — точно кулаком заехала.

Ада и Олень поднимались в Алешину квартиру и хохотали навзрыд, так что им самим было непонятно — они что вообще делают, смеются или все-таки плачут?

Алеша открыл дверь сразу, будто сидел с той стороны на коврике, как голодный кот. Сережа тоже был, но его никто не замечал, поэтому он вскоре исчез. Совсем неинтересный мальчик, даже удивительно, что стал впоследствии знаменитым художником. И еще удивительнее — долгие годы прошли, но тот унизительный вечер Сережа так и носит с собой каждый день, как бумажник и рабочий блокнотик.

— Папа, я хочу твоего блокнотика, — лепечет младший сын. Да, годы прошли, есть младший сын и старший сын, Сережа пойман славой и задушен успехом, но унизительный вечер юности, когда девочки смотрели сквозь него, этот вечер с ним навеки. Мы с тобой, как гусь с водой. Его графика, выставки, награды, книги — все родом из того вечера… Девочка с адским именем и невидящим взглядом. Где она, эта Ада?

Когда Сережа убегал из квартиры, бахнув дверью, Алеша развлекал гостей и был такой еще мальчик, господи, ну просто жалость сплошную вызывал и сочувствие, а не то, что мечтал бы вызвать.

Накрыл стол: скатерть, салфетки, сервелат колесиками, сыр пластинками. Вино в бутылке и еще две газировки «Колокольчик». «Это он, наверное, себе взял», — оглушительно шепнула Олень. Сам Алеша — в рубашке, застегнутой чуть ли не до кадыка. И в брюках со стрелками, и в домашних тапках, как у Адиного папы. В ту пору вообще почти всё было как у кого-то. Застраховаться от совпадений могли разве что бандиты-небожители.

Алеша не знал, о чем говорить с девочками, а Сережа, который знал, но не имел шансов это доказать, к тому времени уже бахнул дверью. Олень и Ада сидели на диване, блестели колготками и вздыхали, как Портос во втором романе. Олень была голодна и таскала колбасу с тарелки — укатывала по колесику. Хоть какое-то занятие.

Уйти сразу — жаль мальчика. Он старался — стол, колбаса, папины тапки, такие трогательно знакомые. И как отсюда добираться до родной Посадской? Можно стрельнуть денег у Алеши, но не сразу же, как приехали.

Олень покончила с колбасой и принялась за сыр.

Ада спросила — из вежливости и от скуки:

— Ты где учишься-то?

Алеша тут же вспыхнул — как газовый костер под чайником, который по-хозяйски зажгла Олень. Горелые спички здесь бросали в формочку для кекса. Оказалось, мальчик учится в архитектурном, мечтает стать дизайнером.

— Это модно, — признала Ада.

Олень доела сыр. Видно было, что хочет еще, но Алеша вместо сыра притащил папку с рисунками и долго не мог развязать шнурочки — детский сад, честное слово.

Каждой маме мальчика однажды приходится вспомнить такую картинку из юности. Смеялась над юношей? Получи пожизненную расплату — страх за своего сына, чтобы его не обидела какая-нибудь бессердечная дрянь. Кто только воспитыват этих девок, не для них мы ростим сыновей, спасибо, бабуля, что добавила от себя пару слов. Но это мы опять бежим где-то впереди — тогда еще и мысли не было, что Ада или Олень однажды станет мамой. И не было мысли, что одна из них так никогда ею и не станет.

Развязал шнурочки, аллилуйя! Вытаскивает какие-то рисунки. Диагноз: летальный исход наступил вследствие скуки, время смерти 22:35. Однако! Засиделись они. Олень с трудом фокусирует взгляд на рисунках — мыслями она в холодильнике, обнадеживающе пузатом.

Алеша, как всякий мужчина — пусть и начинающий, — не чувствует девичьей скуки, пытает их рисунками — и гостьи кивают в надежде, что каждый из них в папке последний. Но всякий раз оказывается, что за ним — еще несколько. И ко всем полагаются объяснения. Какой болтливый этот Алеша!

Ада меняет тему — как семафор, хотя все уже видели поезд. Опасное дело!

— А откуда у тебя своя квартира?

Алеша застывает с таким лицом, будто его заело на букве «у». Вообще у него симпатичное лицо, но верхняя губа немного коротковата и рот всегда полуоткрыт. Олень считает, это мило.

— Мне родители подарили. Они работают в бюро молодежного туризма.

Олень по пояс ушла в холодильник — там была миска с оливье, тушеное мясо с картошечкой, даже компот из ирги! Конечно, можно взять — бабушка еще привезет. Он просто постеснялся предложить.

Ада переспрашивает про бюро. То самое, на Пушкина? Сколько раз она туда заходила, спрашивала путевки — на нее смотрели, выражаясь приличным языком, удивленно.

— А так не делается, — сказал Алеша. Он расстегнул наконец верхнюю пуговицу на своей рубашке. И папочку отбросил, кажется, с досадой. Ада взяла папку, подровняла рисунки, восхищенным взглядом согрела верхний и завязала шнурочки бантом — вуаля!

— Так не делается, надо просто подойти к моему папе, и он поможет. Тебе куда нужно?

— Мне? — смешной вопрос. — В Париж.

— Я бы посоветовал Италию, — сказал Алеша.

Почему Ада решила, что он похож на теленка? Вполне приятная внешность у мальчика, общительный такой.

— Компот очень вкусный, — заявила Олень. — А вообще от ирги губы чернеют, вы знали?

Ада пришла в турбюро на рассвете, хотя ей было назначено в девять, «подойти в восемнадцатый кабинет, к Клавдии Трофимовне». Имя ничего хорошего не предвещало, а зря. Когда Ада сжилась со своим местом на лавочке у главного входа и пообщалась с симпатичным бомжом, похожим на дворника, а потом — с прекрасным дворником, ничем не напоминавшим бомжа, стрелки на Адиных часиках наконец-то встали под прямым углом. Женщина в светлом плаще, который при известной недоброжелательности мог быть засчитан за медицинский халат, по-хозяйски зазвенела ключами, и Ада сразу поняла, что это — Клавдия Трофимовна, и окликнула ее. Та вначале нахмурилась, но, когда услышала фамилию Алешиного папы, — просияла. Так сияет солнце в древесной листве где-нибудь в Венсеннском лесу или в Харитоновском парке. Глаза у Клавдии Трофимовны очень подходили к ее профессии — они были похожи на маленькие голубые глобусы с коричневыми пятнами материков. Ада сразу поняла, что человек с такими глазами сделает для нее всё, что можно. Клавдия Трофимовна велела срочно подавать документы на заграничный паспорт.

— К октябрю успеем, — сказала она, как будто Ада куда-то опаздывала. То есть она, конечно, опаздывала — иногда казалось, что на целую жизнь, но вот так сразу, в октябре? Ей ведь нужно будет остаться в Париже, попросить убежища или уйти к клошарам, детали Ада еще не обдумала. Клошары — конечно, вариант, но Ада не была уверена в том, что сможет приспособиться к ночевкам под мостом и в рваном одеяле. Папа часто напоминал ей, как в детстве она собиралась «всю жизнь прожить пинчессой».