Вера Колочкова - Слепые по Брейгелю

— Водички попей.

— Да… Что-то мне как-то… С непривычки.

— Ничего, зато опыт будет, в жизни пригодится. Да, хорошая ты баба, Маха. Жалко… Если бы я не умер, я бы тебе больше помог… Да вообще… Из поля зрения бы не выпустил. А теперь что ж. Теперь давай уж сама как-нибудь. Помнишь, как Михалков в кино Гурченко уговаривал? Сама-сама-сама…

Засмеялась, глядя, как он иллюстрирует сказанное суетой пальцев. И снова икнула, схватившись за грудь. Да что ж такое-то? Глянула на Павла, подняв брови жалобным домиком:

— Ой… А ты у меня в глазах двоишься! Как интересно… Это так и должно быть, да? Ой, вот ты уже третий пошел…

— Все, мать, перебрала. Иди домой, спать ложись, завтра ж на работу, поди, надо.

— Ага, надо.

— Огурцы соленые в доме есть?

— А зачем?

— Ну, утром поймешь зачем. Так есть огурцы или нет?

— Есть… У меня подруга их на даче выращивает, потом в банки закатывает. А потом их есть некому бывает, она одна живет. Ну, так потихоньку все банки к нам и перекочевали… Хорошая она девка, кстати. Викой зовут. Вообще никогда замужем не была, представляешь? Ни под каким видом, ни под гражданским, ни под законным. Вот бы ее сосватать, ага? Ой, что я несу, господи!..

— Ладно, передавай ей привет.

— Передам… А от кого?

— От меня, от кого ж еще. Значит, так, Маха… Утром подружкину банку откроешь, рассольчика намахнешь, и будет тебе счастье.

— Правда?

— Ага.

— Прям счастье-счастье? — снова залихватски сдунула челку со лба.

— Да зуб даю. Ладно, иди, а то свалишься тут, мне тебя не дотащить. А, вот еще что! Дай-ка мне свой мобильник…

— Зачем?

— Да телефон твой себе скину… А тебе в память Златкин телефон запишу.

— Не надо мне ее телефон в память!

— Маха, не шебурши. Так надо, мало ли что. Да, еще свой рабочий запиши вот тут, на бумажке, для верности… Я тебе позвоню завтра. Записала? Молодец, Маха. Иди, спи…

Ей снился фильм — «Белое солнце пустыни». Причем не было во сне ни красноармейца Сухова, ни отряда свободных женщин Востока, была одна пустыня — бесконечная, одинаковая, дрожащая знойным пеклом. Знойное пекло проникало в нос, в горло, в легкие, давило красно-оранжевыми кругами на воспаленные веки… Правда, иногда появлялась в голове нормальная мысль, вовсе не сонная — очнись наконец, и никакой пустыни не будет. Где ты и где «Белое солнце пустыни»?

Вдобавок раздражал надоедливый звук, ужасно знакомый. Может, это пустынный песок звенит на ветру? Как бы его убрать, чтобы не звенел над ухом?.. И еще — попить бы. Жажда замучила. «Горячее солнце, горячий песок…» — песня такая есть, кажется. — Горячие губы — воды бы глоток…»

От жажды, наверное, и проснулась. Хотя в первую секунду даже не поняла, что проснулась. Села на постели, сглотнула наждачным горлом, хотела головой потрясти, да испугалась. Голова была вовсе не головой, а звенящим чугунным колоколом.

А вот и звук. И никакой не пустынный песок по ветру, это мобильник на тумбочке надрывается. Надо ответить…

— Да, слушаю!

О! А голоса-то, оказывается, нет. Вместо голоса — хрипота вымученно сухая. И почему в ухо льется тревогой голос Вероники Сергеевны? При чем тут Вероника Сергеевна?

— Маша, это ты? Маша, не молчи, что случилось? Почему ты на работу не вышла? У тебя все в порядке, ответь?

— М-м-м… А который час? — выдавила с трудом, поджав под себя ноги калачиком. Глупее вопроса, конечно, нельзя было придумать. К сожалению, слишком поздно сообразила.

— Как это, который час? — конечно же, опешила Вероника Сергеевна. — Уже десять, к твоему сведению! Ты что, проспала?

— Да, Вероника Сергеевна… Выходит, проспала, извините…

— Маша, но как же так? Нет, я тебя не понимаю. Ты просила отгул — я пошла тебе навстречу. А ты по отношению ко мне ведешь себя… Ну, я не знаю! Вызывающе просто.

— Простите, Вероника Сергеевна. Я сейчас приду.

— Да уж, пожалуйста! Мне от тебя ведомость по расходам нужна! Ты подводишь меня, Маша!

— Все, бегу! Через полчаса буду на месте, Вероника Сергеевна!

И только нажав на кнопку отбоя, поняла, как отчаянно погорячилась с обещанным «полчаса». Да и относительно «бегу» — тоже. Какое там «бегу», до кухни бы добрести, припасть к стакану с холодной минералкой. Нет, как люди каждый вечер пьют, они что, и каждое утро так умирают?! Бедные, бедные люди!

И тем не менее надо было жить. Да, хорошо сказано у классика — надо было жить и исполнять свои обязанности. Да, надо идти в душ, одеваться, выходить из дома, топать на работу. А в зеркале в ванной… Кто это, боже мой, в зеркале в ванной?! Это что, ее лицо?! И с таким лицом надо на улицу выходить?

Получится, надо. Никуда от лица не денешься, в карман стыдливо не спрячешь, под паранджой, как женщина Востока, не скроешься. Может, если умыться холодной-холодной водой, отеки сойдут? Например, минералкой из холодильника? А пока до работы едет, глаза нормально откроются? Хотя нет, не успеют, наверное.

Боже, как плохо. Все тело дрожит и сотрясается. Внутренности выворачивает наизнанку. Да, Павел вчера что-то говорил про огурцы… Или не говорил? Да и все равно времени нет — надо выходить из дома, как бы тебя ни сотрясало. Тихо, тихо… Не стонать, не рыдать и не причитать… Плохой опыт — тоже опыт. Интересно, что бы сейчас Павел сказал, если бы ее увидел? Наверное, смешное что-нибудь. Вроде того — молодец, Маха, так держать! А иначе что получается, пятый десяток баба разменяла, ни разу не напилась по-человечески? Непорядок…

Вспомнила о Павле, и проскочила через хмельную голову горькая мысль — нет, что он за человек такой! Даже в чужих мыслях не позволяет себе быть слабым. Потому и не думается о нем в безысходной тональности, а думается, наоборот, в тональности несерьезной, какой-то смешливо-оптимистичной. Вот и получается — голова знает страшную правду, а душа не принимает. И сердце не принимает. И какое, в конце концов, счастье, что судьба подарила ей это знакомство! Или, черт возьми, все-таки кощунственно говорить о счастье? Но по-другому все равно не получается! Нет, что он за человек такой…

Так, в мыслях о Павле, и добралась до работы. Потянула на себя дверь с анахроничной табличкой «бухгалтерия», вошла, поздоровалась, виновато улыбнулась в сторону Вероники Сергеевны. И не сразу поняла, почему она так подозрительно ее разглядывает. И Таня с Леной тоже ее разглядывали. И кассирша Лилечка.

— У-у-у… — протянула Таня, качнув головой и многозначительно переглянувшись с Леной. — Я и не предполагала, что все так плачевно закончится. Верной дорогой идете, товарищ Маша, флаг вам в руки!

— Ты о чем, Тань? — напряглась она невольно, стараясь уловить смысл упрека.

— Ой, да ладно… Дурочку-то из себя не строй. Учти, на бабьем лице после сорока все написано. Прикладываться начала, да? На дно бутылки заглядывать? Наверное, потому и отгул вчера взяла?