Зельда Фицджеральд - Спаси меня, вальс

— Мне нельзя волноваться, — сказала она себе, — мне надо работать.

— Ты поедешь? — с надеждой спросила мадам.

— Нет, не поеду, и вы поможете мне станцевать «Кошку».

Мадам уклонилась от определенного ответа. Глядеть в бездонные глаза было все равно что гулять по сверкающей гальке — там, где не растут деревья и палит августовское солнце, примерно так подумалось Алабаме.

— Получить дебют нелегко. Отказываться не принято.

Дэвид воспринял приглашение как некую досадную случайность.

— Ты не сможешь, — сказал он. — Весной мы едем домой. Родители стареют, и мы обещали им приехать еще в прошлом году.

— Я тоже старею.

— У нас есть обязательства, — настаивал Дэвид.

Алабаме стало все безразлично. В душе Дэвид был лучше нее и не хотел никого обижать, подумала она.

— Не хочу возвращаться в Америку.

Арьена и Алабама безжалостно дразнили друг друга. Они работали больше и целенаправленнее остальных. Слишком устав, чтобы переодеться, они сидели на полу раздевалки и истерически хохотали, хлопая друг друга полотенцами, мокрыми от одеколона или лимонной воды мадам.

— А я думаю… — произносила Алабама.

— Tiens! — взвизгивала Арьена. — Ребеночек начинает думать. Ах! Ma fille [111] Моя деточка ( фр. ). , это ошибка — все, что ты думаешь. Почему бы тебе не отправиться домой и не постирать мужнины носки?

— Méchanite [112] Злодейка ( фр. ). , — отвечала Алабама, — я покажу тебе, как критиковать старших!

Полотенце смачно хлопнуло по твердым ягодицам Арьены.

— Мне нужно больше места. Я не могу одеваться рядом с этой воображалой, — отозвалась Арьена и, с серьезным видом обернувшись к Алабаме, вопросительно посмотрела на нее. — Это правда — здесь мне больше нет места, поскольку ты своими затейливыми пачками заполонила всю раздевалку. Где уж тут повесить мои простенькие?

— Вот тебе новенькая пачка! Дарю!

— Зеленый не мой цвет. У нас во Франции зеленый цвет — к неудаче.

Арьена обиделась.

— Если бы у меня был муж, который платил бы за меня, я тоже покупала бы и покупала новые пачки, — недовольно продолжала она.

— Какое твое дело, кто платит? Или это все, о чем патроны из первых трех рядов говорят с тобой?

Арьена толкнула Алабаму на обнаженных девиц. Кто-то торопливо пихнул ее обратно на обернувшуюся Арьену. Флакон с одеколоном упал на пол, и обе сразу умолкли. По глазам Алабамы полоснуло полотенце. Сгруппировавшись, она бросилась на горячую скользкую Арьену.

— Вот! — завизжала Арьена. — Смотри, что ты натворила! Теперь я пойду в полицию, и пусть они там все запишут! — Она заплакала и стала вопить, как настоящий апаш. — Это проявится не сегодня, а позже. У меня будет рак! Ты со всей силы ударила меня в грудь! Пусть они там запишут, чтобы, когда у меня будет рак, ты заплатила мне кучу денег, даже если будешь на краю земли! Ты заплатишь!

Вся студия слышала ее. Из-за шума мадам не могла продолжать урок. Русские разделились, кто-то принял сторону француженки, кто-то — американки.

— Продажная нация! — вопили танцовщицы, не разбирая кто есть кто.

— Американцам нельзя верить!

— Это французам нельзя верить!

— И американцы и французы слишком нервные.

Русские широко улыбались высокомерной русской улыбкой, словно давно забыли, почему улыбаются, словно улыбка была признаком превосходства в сложившихся обстоятельствах. Шум стоял оглушительный, хотя все старались говорить вполголоса. Мадам возмутилась — она рассердилась на обеих.

Алабама поскорее оделась. Выйдя на свежий воздух и ожидая такси, она почувствовала, что у нее подгибаются колени. Не хватало еще простудиться, ведь шляпку она надела прямо на мокрые волосы.

Верхняя губа замерзала и была горько-соленой от высыхающего пота. И чулок один она натянула не свой. Что это такое, спрашивала она себя, — подрались, словно повздорившие посудомойки, едва сумели взять себя в руки!

«Боже мой! — мысленно произнесла она. — Ужасно! Совершенно, абсолютно ужасно!»

Ей хотелось оказаться в прохладном поэтическом месте и заснуть на прохладном ложе из папоротников.

В этот день она больше не пошла в студию. В квартире было пусто. Она слышала, как Адажио скребется в дверь, просится на улицу. Комнаты звенели от пустоты. В комнате Бонни она нашла красную гвоздику, какие дают в ресторанах, вянущую в горшке из-под мармелада.

— Почему я не покупаю цветы ей? — пробормотала Алабама.

Неумело залатанная кукольная пачка лежала на детской кроватке; стоявшие у двери туфельки были стерты на носках. Алабама взяла со стола открытый альбом для рисования. Бонни изобразила нелепую фигуру с растрепанными космами желтых волос. Внизу было написано: «Моя мама самая красивая на свете». На другой странице две фигурки крепко держались за руки, и позади тащилось нечто, являющееся, по мнению Бонни, собакой, надпись гласила: «Мама и папа идут гулять». И ниже: «C'est trés chic, mes parents ensemble!» [113] Шикарная пара — мои родители ( фр. ).

«Боже мой!» — подумала Алабама. Она почти забыла о том, что Бонни все больше и больше думает о жизни, она ведь взрослеет. Бонни гордилась своими родителями так же, как в ее возрасте Алабама гордилась своими, наделяя их всеми совершенствами, какие только могла вообразить. Наверно, Бонни ужасно не хватает красоты и стиля в своей жизни, ощущения какого-то порядка. Родители других детей были для них чем-то еще, кроме далекого «шика». Алабаме оставалось лишь горько упрекать себя.

Всю вторую половину дня она спала. Из подсознания явилось ощущение, которое испытывает побитый ребенок, во сне у нее болели все кости, и першило в горле. Когда же она проснулась, то ей показалось, будто она проплакала несколько часов.

Алабама видела, как в окно к ней заглядывают звезды. Еще много часов она могла бы пролежать в постели, прислушиваясь к уличному шуму.

С этих пор Алабама посещала только собственные уроки, стараясь избегать встреч с Арьеной. Работая, она слышала, как та гогочет в раздевалке, словно призывая других девушек присоединиться к ней. Те смотрели на нее с любопытством. Мадам сказала, что Алабама не должна обращать на нее внимания.

Торопливо одеваясь, Алабама, скрытая пыльными занавесками, тайком смотрела на танцовщиц. Неумеха Стелла, хитрюга Арьена, заискиванья, споры за передний ряд — все это хорошо было видно в свете солнца, падавшем через стеклянную крышу: совсем как кружащий рой насекомых, когда смотришь сквозь стенку стеклянного кувшина.

— Ларвы [114] Злые духи в римской мифологии. ! — с презрением воскликнула несчастная Алабама.

Ей хотелось бы родиться в балете или навсегда бросить его.

Когда Алабама думала о том, чтобы бросить занятия, она как будто заболевала и старела. Мили и мили, отмеренные бесчисленными pas de bourrée , должны были стать тропинкой, которая непременно куда-то приведет.