Дарья Мийе - Как жить с французом

Оставив маму паковать чемодан, я скользнула в соседнюю комнату, где уединился Гийом. Наверно, он переживает. Надо его поддержать, сказать, что я на его стороне, поблагодарить за терпение и выдержку.

Гийом сидел напротив компьютера с ворохом чеков. Чеки для него как четки — перебирая их, он успокаивается.

— Что делаешь?

— Да вот считаю, сколько мы потратили за поездку по Луаре.

— И сколько? — спросила я, присаживаясь к нему на колени.

— Многовато. Но это того стоило, — улыбнулся он и поцеловал меня. — Ты не помнишь случайно, где мы ели мидий?

— Помню, по дороге в Анжер.

— М-м-м… в том ресторанчике с соломенной кошкой у порога? То-о-чно, — И он вписал «79€» в загадочную экселевскую таблицу, состоящую из множества колонок и граф. — Итого… Твоя мама должна нам на двоих двести восемьдесят шесть евро.

Чтобы не отравлять осмотр замков подсчетами, кто сейчас платит за бензин, кто за обед, а кто за билеты, мы с Гийомом договорились рассчитаться по возвращении. Можно было не сомневаться, что он не потеряет ни одного чека, не забудет ни одного перекуса или дозаправки. И все же до последнего я надеялась, что он просто решит о них не вспоминать. Чуда не случилось.

Я почувствовала, что запас слезной жидкости в моих глазах неиссякаем. На этот раз она собиралась пролиться из-за обиды за маму, которая и так готова была за все и всегда платить, лишь бы нам было весело и хорошо, а в итоге осталась должной. И оттого, что я — пусть мысленно, пусть на минутку — предала ее, посчитав Гийома более правым.

Я слезла с его колен, вышла в коридор, достала из сумки кошелек, а из него — двести девяносто евро и положила на стол перед ним.

— Но это не ты мне должна, а твоя мама — нам, — удивленно возразил он.

— Я за нее заплачу. Это ЕСТЕСТВЕННО. А ей ничего не говори про двести восемьдесят шесть евро, пожалуйста.

— О’кей, если хочешь… Тогда ты мне должна сто сорок три евро. Но я не понимаю, в чем проблема, а судя по твоему лицу, она есть.

Я забрала сто пятьдесят евро купюрами, вытряхнула кармашек с мелочью и стала раскладывать в стопочки разнокалиберные монетки.

— Что ты делаешь?

— Ищу три евро.

— Да ну перестань, что за мелочность! Я их прощаю.

— Это очень щедро, но все-таки возьми.

Я выдвинула вперед неровную башенку из евроцентов. Слезы уже висели на ресницах, готовые катапультироваться. Растить ребенка буду одна! И в эту страну — ни ногой! Потому что если когда-нибудь мой подросший ребенок станет подсчитывать, сколько я ему за что должна, то для меня это будет безусловное родительское фиаско. И поздно будет объяснять себе потом, что это европейское воспитание.

Я уехала без объяснений, а на следующий день, согласно утвержденной стратегии, объявила Гиойму по телефону, что между нами все кончено. Таков был план. Но эстроген делал мои реакции молниеносными, выражения — крепкими, а действия — заведомо оправданными, так что объяснение у нас все-таки состоялось. Ночью, под одеялом, громким шепотом, чтобы не слышала спящая в соседней комнате мама.

— Что случилось? Я ничего не понимаю! — завозмущался Гийом, когда я скинула с себя его ладонь, игриво ползущую от правого плеча к бедру. — Ты весь вечер просидела будто воды в рот набрав! Что я сделал не так?!

Нет, он действительно не понимает. Над этим как-то даже неудобно смеяться.

— Если бы твои родители приехали в Москву, мне было бы приятно их пригласить в ресторан или в поездку по Золотому кольцу. И я уж точно не стала бы потом высчитывать, сколько они мне должны, — прошипела я.

— Но мы же договаривались сразу! — изумленно возразил он.

Я молчала.

— Дарья, это невозможно! Ты говоришь: да, поступим так… я соглашаюсь, а потом оказывается, что так поступать не надо было… Я в растерянности, я не знаю, каким твоим словам верить!

Вот где сказывается недостаток чтения художественной литературы, особенно ее обширного сентименталистского корпуса, для которого больше других постарались именно французские авторы. Ну что тут скажешь… Да, я хочу, чтобы все шло само собой, чтобы земная пыль не касалась моих ступней, а бытовые вопросы решались без моего участия. Ну и что такого? Я же женщина, все женщины этого хотят. И еще они часто говорят «да» вместо «нет» и наоборот. И меняют мнение несколько раз на дню. И плачут без причины…

— Дарья! Поговори со мной!

— Мы все равно не можем договориться.

— Хорошо, как я, по-твоему, должен был поступить?

— Ты правда хочешь знать? В идеале ты должен был бы пригласить свою девушку и ее маму провести выходные в долине Луары и сделать так, чтобы они ни о чем не беспокоились.

— Но я не Рокфеллер, как ты не понимаешь?!

Я резко повернулась:

— Да я прекрасно знаю, что ты бедный, несчастный вчерашний студент! Господи, как мне надоело тебе объяснять. У тебя один культурный код, у меня — другой. Мы друг друга не понимаем.

Повисла пауза. — А какой культурный код будет у нашего ребенка? — спросил он, положив ладонь на мой живот.

— Страшно представить, — проворчала я, укладываясь на подушку.

— Но одно точно: ей придется нелегко. Ведь она будет жить при расцвете феминизма.

Я фыркнула что-то в ответ, проваливаясь в сон.

Утром Гийом уходил на работу на час раньше, чем за нами должно было приехать такси. После череды прощальных романтических фраз он, замявшись, сказал самую романтическую фразу, на которую только был способен:

— Я там на столе оставил двадцать пять евро — половина стоимости вашего с мамой такси.

— Не стоило, — спросонья покачала я головой.

— Нет, стоило. Я чувствую себя виноватым, что не могу остаться и проводить вас в аэропорт. Так что это справедливо.

Я пожала плечами:

— Спасибо.

— Береги себя. Я постараюсь приехать на Новый год.

Все должно было быть совсем не так. Я, свежая и выспавшаяся, должна была бы ходить босиком по деревянному настилу террасы, с огромным животом наперевес, в сарафане, который делал бы меня необъятной. Правое полушарие, раскрепощенное наконец женскими гормонами, подбрасывало бы пальцам мириады волшебных образов, которые те едва успевали бы запечатлевать на клавишах ноутбука. Выпадая на минутку из творческого экстаза, я естественным образом, как Ци Бо [21] Китайский спортсмен, рекордсмен по прыжкам в воду с 10-метровой вышки. в воду, погружалась бы в медитативное созерцание сиреневых лугов под мягким светом провансальского солнца…

Вместо этого я сижу на московской кухне со стопроцентно включенным левым полушарием и маленьким, несмотря на седьмой месяц беременности, животом, который боялся вырасти и помешать моей активной жизни. Рыжая пустыня, полный колористический контраст лавандовому полю, является заставкой на рабочем столе компьютера. За окном декабрьская ночь — вот ей уж точно нет места в том мире, где правят правополушарные образы и все дышит лавандой.