Дарья Мийе - Как жить с французом

Эго переносило удар за ударом, но добило его то, что чернокожая няня без специального образования, но с морем свободного времени в Париже зарабатывает больше меня, окончившей МГУ с красным дипломом. Необходимость прозондировать рынок нянь возникла, когда, чтобы выкроить время для спокойной работы, я стала спать по четыре часа в сутки и, как следствие, называть мужа именем начальника.

Нянь хотят все, за них борются, ругаются и торгуются, и их всегда не хватает. Ведь у парижанок не принято сидеть с ребенком дольше трех-четырех месяцев. Несчастные матери рыдают и жалуются, что рожают детей для того, чтобы их воспитывали незнакомые африканские тети, но, как только оплачиваемый декретный триместр заканчивается, послушно выходят на работу. Как и наше законодательство, французское позволяет женщинам сидеть с детьми хоть до года, хоть до полутора — место у нее не отберут. Но если русской маме кажется негуманным оторваться от младенца через три месяца после родов, то французской категорически непонятно, как можно сидеть на мужниной шее и отказываться от собственного карьерного роста целых полтора года под предлогом ухода за ребенком.

Самое неприятное, что няни тут не частные работницы, вступающие в деловые отношения с семьей, а государственные служащие. То есть родители за услугу присмотра за ребенком платят деньги не конкретному человеку, а государству. Отсутствие персональной ответственности перед семьей, где она трудоустроена, дает няне ощущение безнаказанности и всевластия — ощущение вообще крайне вредное, но прямо-таки преступное для тех, кто работает с детьми.

В общем, от идеи взять няню мы быстро отказались. С Кьярой гуляли друзья и друзья друзей. Особенным спросом она пользовалась тогда, когда у кого-то из них на горизонте маячил новый роман. Однажды начала многообещающих отношений совпали сразу у троих знакомых, и Кьяра была расписана на полторы недели вперед. Ведь нет ничего приятнее — и поучительнее, — чем прогуливаться по Ботаническому саду в обществе новой пассии и чужого ребенка. Чужой ребенок вообще прекрасный тренировочный снаряд: на нем можно безболезненно протестировать готовность друг друга к серьезным отношениям, а когда он начнет досаждать — сдать родителям, которые еще долго будут кричать вслед слова благодарности.

В Париже между тем наступила зима. Готовность друзей гулять с коляской уменьшалась пропорционально понижению температуры за окном. Кьяра оказалась совершенно равнодушна к развивающим играм, плюшевым зверям и музыкальным книжкам, ее любимой и единственной игрушкой была мама. Дочка требовала неослабевающего внимания — так же как и журнал. В цейтноте из расписания были выкинуты посещения массажиста, маникюр, педикюр, окрашивание волос и шопинг. Мне казалось, что из меня по капле выдавливают женщину. Внешне у меня с ней уже осталось мало общего.

Я привезла ворох платьев — мне никак не представлялось случая их надеть.

Я привезла целую коллекции туфель на каблуках — в светлое время суток на них смотрели с подозрением.

Я привезла прозрачные комбинации и кружевное белье, чтобы быть неотразимой в постели, но, когда в доме нет центрального отопления, немыслимо спать в чем-то, кроме байковой пижамы.

Целыми днями я ходила укутанная, как капуста, во все флисовые одежки, пила горячий чай и включала попеременно радиаторы в комнатах. Электричество обходилось дорого, и каждый раз, получая счет за электроэнергию, Гийом строго смотрел на меня и говорил, что я — черная дыра в семейном бюджете. Видеть себя в зеркало становилось страшно, потому что существо напротив не имело шеи, сутулилось, тряслось мелкой дрожью и смотрело на меня жалостливыми, красными от бесконечного глядения в монитор глазами. Замужняя я нравилась себе куда меньше, чем в девичестве.

Возвращение Гийома с работы было единственной радостью в череде унылых и однообразных дней. Если он задерживался в офисе на полчаса, у меня портилось настроение на целый вечер, а если пропускал с коллегами стаканчик после работы, у меня начиналась истерика. Все чаще я встречала его слезами и оскорблениями, и семейный ужин перерастал в перепалку.

Как-то в субботу днем Гийом отпросился посмотреть матч регби в спорт-бар. Кьяра в это время отказалась спать в свою обычную сиесту — мой единственный перерыв в течение дня — и заодно обкакалась. Причем делать это она надумала за диваном в гостиной, а когда я погналась за ней с требованиями немедленно прекратить этот асоциальный акт, она пробежала по кругу через обе спальни и кухню, не переставая какать. В итоге Кьяра была посажена замачиваться в душевой поддон, а я металась по комнатам с разноцветными тряпками (потому что черная, которая подходила к ковру в нашей комнате, пачкала светлый ковролин в детской). Оттирая какашки, я прислушивалась к звукам на лестничной клетке: матч закончился полчаса назад, муж должен вот-вот вернуться. Это сулило хоть какое-то облегчение.

Когда еще через час он пришел, обвешанный пакетами с продуктами, довольный, расслабленный и пахнущий пивом, я была уже вне себя:

— Где ты был?! Где ты был, я тебя спрашиваю?! Решил расслабиться? А потом еще расслабиться? Двух часов матча тебе не хватило??

— Я по дороге заскочил в магазин, а там встретил соседа, и мы выпили по стаканчику в баре на первом этаже …

Красная тряпка не могла бы сильнее подействовать на быка. Я затолкала Кьяру в детскую, захлопнула дверь и перешла на крик. Все горькие размышления о женской доле, копившиеся во мне неделями, выплескивались наружу и затапливали квартиру:

— Из-за тебя я притащилась в незнакомый город, в эту убогую микроскопическую квартиру, из-за тебя я бросила свою нормальную московскую квартиру с центральным отоплением, своих друзей, свою работу, а ты! А ты!! А ты не можешь даже субботний вечер посвятить семье!

— Дарья, прости меня, пожалуйста. Вечер только начинается! Я сейчас приготовлю курицу в карри! — тихо увещевал меня Гийом, на всякий случай прикрываясь дверцей шкафа.

— Курицу? В карри ты приготовишь?? Давай выметайся отсюда быстро, чтоб глаза мои тебя не видели, иди в бар, откуда пришел!

Я кричала эти слова от души, но в то же время внутри меня все молило, чтобы только он не ушел сейчас. Не бросил меня наедине с моей разрушительной яростью. Чтобы он нашел слова, жесты, интонации, которые бы меня успокоили. Мне самой было от себя страшно.

Но слава богу, он совсем на меня не похож. Он не ушел, хлопнув дверью, как сделала бы я на его месте. Он грустно ходил по квартире, от холодильника к плите, кидая на меня покаянные взгляды. Я делала вид, что смотрю телевизор, и источала в атмосферу разряды ярости. Гийом расстелил салфетки, разложил приборы, достал бутылку вина из камина, за неимением места переоборудованного в винный шкаф.