Дэнни Уоллес - Шарлотт-стрит

Я еще раз взглянул на снимок. Зеленая машинка блистала ухоженностью. Больше мне нечего о ней сказать. Ведь на переднем плане стояла девушка и чему-то радовалась. Улыбающаяся девушка, пасмурное небо и зеленое авто. Все это напоминало мне игру с детективным сюжетом, выпущенную специально для не очень буйных психов.

— Ищи ее! Это очередная подсказка! Как Уитби! Найдем машину, найдем и девушку!

— Она просто стоит рядом с машиной. И не сказать, что совсем рядом, к тому же. Кроме того, у нас вроде бы нет доступа к полицейским архивам.

— Это зацепка, друг.

Он рассмеялся, Дэв последовал было его примеру, но в результате только пожал плечами.

— Не знаю, может быть, в Лондоне есть клуб любителей ретроавтомобилей и там эта машина зарегистрирована. Может, это машина ее хорошего соседа. Или… близкого друга.

Ага. Того загорелого парня с дорогими часами. Разумеется, у него должна быть редкая машина. Это полностью вписывалось в его образ, существовавший в моем воображении.

Я взял снимок в руки.

— Ну, может быть, это зацепка…

— Конечно, это зацепка! — подхватил Дэв. — Это, конечно, может оказаться и ложным следом. Но это уже что-то…

— Это след, — твердо произнес я, думая уже о другом, — это след.

Повисло молчание.

— Смотрите, — тихо проговорил я, указывая на деталь, только что замеченную мной.

На заднем плане было запечатлено здание. Огромное белое здание, под крышей которого виднелась надпись. В кадр попала только ее нижняя половина.

— «Аляска», — прочитал Дэв, отобрав у меня фотографию. — Не может такого быть. У машины правый руль. Может, конечно, ее ввезли из Англии, но…

— Они не на Аляске. Это название какого-то предприятия. Что это может быть? Завод? Она работает на заводе?

— А что они там производят? — поинтересовался Дэв. — Явно не эскимосов.

— Не знаю, — признался я, задумавшись.

Я взял остальные снимки, принялся перебирать их, и, кажется, мне стало понятно, как надо смотреть, чтобы увидеть невидимое.

В свое время я читал книжку под названием «Рыба внутри тебя». В ней говорилось об ученом, одержимом желанием найти окаменелую рыбу возрастом 375 миллионов лет, которая являлась, по его мнению, прародительницей всех нас. Эта особь расположилась где-то посередине между сгустком живой слизи и вставшей на задние лапы обезьяной: у нее уже была шея и что-то, впоследствии превратившееся в кисти рук. Именно эта рыба выбралась когда-то из мутных вод на необозримые просторы суши. Без нее надводный мир навечно остался бы необитаемым. У нас бы не сформировался наш мир. Не было бы ни девушек, садящихся в такси, ни переулка Перси, ни натуралов, ни голубых, ни «Макдоналдса», то есть ничего бы не было. Так вот, этот парень приехал в северную Канаду с группой других ученых. Все они искали какие-то окаменелости, при этом он приходил в отчаяние, когда его коллеги их находили, а ему не попадалось ничего. Что в других было такого, чего недоставало ему? Что он делал не так?

Однажды он понял, что сосредоточивался не на том. Он не знал, что и как надо искать. Когда он уяснил это — вся земля озарилась светом окаменелостей… Я немного романтизирую историю, но в моем сознании она отложилась именно в таком виде. Итак, как только он научился не только смотреть, но и видеть, окаменелости оказались повсюду — махали ему плавниками, подмигивали из толщи земли, поздравляли его с тем, что он наконец смог их узреть, сверкали, как алмазы в породе. Так я и почувствовал себя сейчас. Эти снимки искрились от алмазов.

Может быть, я наконец нашел эту рыбу, таившуюся внутри меня.

Неплохо. Тому парню понадобилось девять лет и несколько сотен страниц.

Раньше, глядя на фотографии, я воспринимал только ее. Даже когда я стоял на том же месте, что и она, до меня не доходило, что все эти снимки где-то сделаны. Звучит странно, но из-за того, что это были не мои фотографии, все эти места казались мне нереальными. Мимо них я не мог бы пройти, или — как в случае с кафе «Рома» — оказаться внутри.

— В первую очередь, — пояснил Дэв, пытаясь отобрать у меня снимки, — нам нужно выявить закономерность. Найти общую тему.

Я поморщился.

— Мне всегда казалось, что фотографии делают просто так. Вне всякой темы.

— Да, — согласился Дэв, — ты прав. Но это если речь идет о цифровых фото. Мы же говорим о психологии тех, кто пользуется одноразовыми камерами.

— Но почему ты уверен, что они сделаны не просто так? — поинтересовался Мэтт, и я, как его учитель, ощутил некую гордость.

— Потому что одноразовые камеры предназначены не для этого. — Кажется, Дэв заранее заготовил ответ.

Он с умным видом откинулся на спинку стула. Я вслед за Мэттом наклонился ближе к нему, и мы, едва не столкнувшись лбами, вернулись в исходное положение.

— Снимки, сделанные одноразовым фотоаппаратом, особенные. Обычные фотки можно стереть в любой момент, то есть часто люди снимают налево и направо, не особо задумываясь. Делаешь одну фотографию, понимаешь, что выглядишь слишком пьяным, или уставшим, или с мешками под глазами, и тут же щелкаешь другой кадр, с приличествующим случаю выражением лица. Но в этом случае…

Он помахал пачкой фотографий в воздухе.

— В этом случае мы имеем дело с определенными моментами из жизни — счастливыми или просто особенными, — но они, по ее мнению, заслуживали того, чтобы быть запечатленными. Ей надо было продумать каждый снимок, запланировать его. Она собиралась зафиксировать ограниченное число ключевых моментов. Впрочем, в жизни они не так уж и часто встречаются.

— Ты о чем? — спросил Мэтт.

Я же наклонился ближе к Дэву, так как понял, что он пытается сказать. У меня было мало подобных моментов.

— Предположим, у тебя есть двенадцать кадров, — продолжал он, — ты можешь запечатлеть двенадцать мгновений. Это конечное число. Каждый раз, когда очередной из них оказывается в этой маленькой коробочке, у тебя остается на один меньше. Перед тем как заснять последний эпизод, ты должен решить, насколько это именно то, что тебе нужно, иначе придется пропустить следующий, какой-нибудь действительно особенный момент.

Я представил, как, должно быть, ужасно пропустить особенный момент.

— Имея дело с одноразовой камерой, необходимо быть уверенным в том, что у тебя получится своего рода история и последний кадр станет ее завершением. Или новым началом. Многоточием, предполагающим новый виток.

С этого места теория Дэва перестала казаться мне такой уж верной.

— Как же. На последнем снимке фигурирую я.

Дэв улыбнулся.

— Верно. Ты стал частью ее истории. Теперь надо сделать так, чтобы она стала частью твоей.

Он извлек из кармана новенькую одноразовую камеру и придвинул ее по столу ко мне.