Дмитрий Правдин - Хирург возвращается

К шести часам вечера трезвый человек на улице вызывает у меня настоящее восхищение, и чем ближе я подхожу к больнице, тем реже попадаются мне трезвые люди. А возле самого лечебного учреждения их и вовсе нет.

Зайдя в запруженный народом холл, отмечаю, что добрая половина посетителей изрядна пьяна: не сказать, чтоб в стельку, но крепко выпивши. Даже юнцы с едва наметившимся над верхней губой пушком — и те во хмелю. Вон двое с сережками в оттопыренных розовых ушках забились в дальний угол и шепчут что-то интересное с ног до головы покрытой гипсовыми бинтами малолетней подружке, урывками потягивая известную алкогольную дрянь под названием «Отвертка».

Похоже, это никого не волнует: охранники со скучающим видом листают какие-то журналы и, позевывая, лениво беседуют между собой. Складывается впечатление, что это такой местный милый обычай: являться в больницу проведать близких обязательно в нетрезвом виде, чтобы, дыша им в лицо перегаром, улучшить настроение и ускорить выздоровление. Хотя, надо сказать, никто из толпы не скандалит и не матерится… почти.

В самой больнице и у меня на этаже стоит располагающая к раздумьям тишина. Только шуршание швабры о влажный пол и стук переставляемого с места на место ведра свидетельствуют, что жизнь тут вошла в фазу, именуемую «отбоем».

На первых порах больничная тишь, располагающая к покою, меня настораживала: в Питере постоянно кто-то из посетителей бродил между этажей и по отделению. Все время кто-то кого-то искал, скандалил, ругался, бегал и даже орал благим матом. Мы уже к этому привыкли и особого внимания не обращали. Охрана у нас чисто символическая, и любой пьяный или обдолбанный урод мог прямо с улицы проникнуть в отделение и отмочить что-нибудь экстраординарное. А уж про мытье полов и речи быть не может: не моет их никто по ночам.

В карельской же ЦРБ наоборот: по отделениям никто не расхаживает, персонал по ночам не пугает. А если кто выпил или нюхнул чего неположенного, то сидит в холле и ждет, пока к нему спустятся, причем в специально отведенные для посещения часы. Ну, что с них взять? Периферия!

Ужин я прогулял, да, по правде говоря, во второй вечер на карельской земле отчего-то ужинать вовсе не хотелось. Я пробую полосатое приобретение: зря, что ли, тащил от магазина? Арбуз и на самом деле оказался сладким, сочным, бархатистым и почти без косточек.

Заняться пока нечем: спасать жизнь никто не зовет, по местным кабакам шляться как-то не хочется, гулящие девки меня и вовсе никогда не интересовали, и я сажусь за ноутбук, чтобы описать все произошедшее за последние дни. Так стала рождаться эта книга.

В полуночи за окном еще брезжил дневной свет: это полярный день, но организм не обманешь, пора на боковую. Только я лег в койку и задремал, как откуда-то из-за стенки раздается истошный, пронизывающий прямо до мозга костей женский крик:

— А-а-а-а-а! Мамочка! Помогите!

— Что ж ты, дура, вытворяешь?! — вторит грубый мужской бас.

Как тут уснуть? Вскакиваю с кровати, быстро одеваюсь, прихватываю белый халат — и бегом наружу. Кто-то нуждается в моей помощи, а иначе чем объяснить этот крик о спасении?

— А-а-а-а! Помогите! А-а-а-а! — раздается где-то совсем рядом.

А надо заметить, что в больнице идет нескончаемый ремонт, и часть роддома, пребывающего в состоянии затяжной реставрации, разместили по разным этажам лечебного корпуса. Львиная доля его оказалась в гинекологии, но несколько палат впихнули в кардиологию, где я и ночую. Две временные гинекологические палаты, что в самом конце коридора, в десяти — пятнадцати метрах от моей палаты-люкс.

Вбегаю и встаю как вкопанный. Небольшое с виду помещение до отказа забито врачами и медсестрами, по-видимому, это все, кто дежурил в ту ночь, — гинеколог, анестезиолог, терапевт, травматолог и так далее. Все они толпятся возле одной кровати, что напротив входа. На ней буквально враскоряку сидит молодая растрепанная особа в задранным выше пупа окровавленном халате на огромном беременном животе.

— А-а-а-а-а! У-у-у-у-у! — воет особа, запрокинув вверх голову.

— Анна, немедленно ложись на каталку! — склонился над ней бородатый доктор с добрыми глазами и окровавленными руками. — Ляг сейчас же!

Только тут я замечаю, что около кровати стоит новенькая медицинская каталка, накрытая свежей простыней.

— Товарищи, коллеги, что происходит, а? — спрашиваю первого встречного, как оказалось — дежурного травматолога.

— Вы, наверное, наш новый хирург из Санкт-Петербурга? — Травматолог представляется Семеном Игоревичем Бабцовым и неожиданно спрашивает:

— А вы, Дмитрий Андреевич, часом, даром убеждения не обладаете?

— А вы, для начала, скажите, что тут стряслось?

— А-а-а-а-а! Помогите! — продолжает орать беременная Анна, ни на кого не обращая внимания.

— Рожает девка! Тяжело рожает! — выпрямляется гинеколог. — Вы хирург?

— Хирург. А в чем проблема?

— Проблема в том, — бородач вытирает обагренные руки о скомканную простыню, — что сия дама в родах. Отошли воды, начались потуги, головка врезалась в родовые пути, а она, видите ли, не желает рожать!

— Как так не желает?

— А вот так! Не тужится и нам не дается, уселась прямо на ребенка, зажала ноги и все тут! Хотели на каталку ее перекинуть да в родзал скоренько отвести, а она вцепилась в кровать — и точка! С места не сдвинешь!

— Уже все дежурные врачи, что есть, со всей больницы сбежались! — подтверждает травматолог. — Всяко пробовали: нет, и все тут!

— А чего она хочет?

— А вы сами у нее спросите.

— Анна, чего бузишь? Чего рожать не хочешь? — как можно мягче, дружелюбнее обращаюсь я к роженице.

— Ы-ы-ы-ы! — на новый лад вопит девушка, пройдясь по мне совершенно равнодушным, стеклянным взглядом.

— А что это у нее между ног торчит? — вздрагиваю я, разглядев что-то в Анниной промежности.

— Что, что! Головка это! — злится гинеколог.

— Головка? — в ужасе переспрашиваю я. — У нее что, ребенок там застрял? Так что вы все стоите и ничего не делаете? Ребенок же погибнуть может!

— Может, — соглашается травматолог.

— А что мы, по-вашему, тут все делаем? — бросает врач-неонатолог. — Битый час эту дуру уговариваем перелечь на каталку и поехать в родзал. Так нет, как села, так и сидит не шелохнувшись! А ребенок уже на выходе!

— А-а-а!

— Анна, — опять подступаюсь я к ней, — послушайте меня, мы хотим вам помочь произвести на свет вашего ребеночка. Он уже идет к нам в этот мир! Не упрямьтесь, лягте на каталку и расслабьтесь! Помогите своему дитю появиться на свет божий!

Но моя речь не имеет ровным счетом никакого успеха, по крайней мере, у роженицы. Она замолкает, стиснув зубы, вцепляется в спинку кровати и с каким-то остервенением принимается раскачиваться взад-вперед.