Элис Манро - Беглянка

Она прозвала его Цыганом из-за старой песни, которую когда-то пела ее мать. Теперь Карла все время напевала ее дома, и мать понимала, что-то происходит.

Мать сказала ей: „Он наверняка разобьет тебе сердце“. Отчим же, инженер, был не такого высокого мнения о Кларке. „Неудачник, — говорил он о нем. — Один из этих, перелетных“. Как будто Кларк был жуком и его одним щелчком можно было согнать с рукава.

Тогда Карла сказала: „Разве перелетные могут скопить деньги на ферму? А он, между прочим, скопил!“ Отчим только отмахивался: „Не хочу спорить с тобой. К тому же ты не моя дочь“, — добавлял он в качестве решающего довода.

Словом, Карле пришлось сбежать вместе с Кларком. Поведение родителей обрекло ее на этот побег.

— Ты свяжешься с родителями, когда устроишься в Торонто? — спросила Сильвия.

Карла подняла брови, втянула щеки и смешно изобразила ртом букву О и сказала:

— Нет.

Она явно была уже под хмельком.

На обратном пути с вокзала Сильвия бросила записку в почтовый ящик. Дома она убрала посуду со стола, вымыла сковородку из-под омлета, бросила голубые салфетки и скатерть в корзину для белья и открыла окна. Делала она это со смешанным чувством сожаления и раздражения. Потом вытащила новый кусок мыла с яблочным ароматом, и этот запах распространился по всему дому, как это бывает в машине от ароматизатора.

В какой-то момент дождь перестал. Она не могла сидеть спокойно и вышла прогуляться по тропинке, которую расчистил Леон. Гравий, который он насыпал на болотистые участки, почти весь смыло. Раньше они гуляли здесь каждую весну, чтобы посмотреть на дикие орхидеи. Она учила его названиям диких цветов, которые он все, кроме триллиумов, забыл. Он называл ее своей Дороти Вордсворт [1] Дороти Вордсворт (1771–1855) — автор дневников и рассказов, сестра Уильяма Вордсворта, с которым была близка всю жизнь. (Прим. перев.) .

Прошлой весной она вышла только раз и собрала ему маленький букет диких фиалок, но он равнодушно, в изнеможении посмотрел на цветы, как иногда смотрел и на нее.

Перед глазами стояла Карла, Карла, поднимающаяся в автобус. Ее благодарность была искренней, но звучала почти легкомысленно, она весело махала рукой. Она словно уже привыкла к своему избавлению.

Вернувшись домой часов в шесть, Сильвия позвонила Руфи в Торонто, зная, что Карла еще не приехала, и попала на автоответчик.

— Руфь, — сказала Сильвия. — Это Сильвия. По поводу той девушки, которую я послала к тебе. Надеюсь, она не очень побеспокоит тебя. Уверена, все будет хорошо. Тебе может показаться, что она немного не в себе. Но это все издержки молодости. Дай мне знать, хорошо?!

Она снова позвонила перед тем, как ложиться спать. И снова автоответчик. Она сказала: „Снова Сильвия. Просто проверяю“ — и повесила трубку. Было где-то между девятью и десятью часами, еще не стемнело. Руфь, должно быть, все еще нет дома, а девушка не будет снимать трубку в незнакомом доме. Она попыталась вспомнить имя верхних соседей Руфи. Наверняка они еще не легли. Но вспомнить не смогла. Да это и к лучшему. Ее звонок наделал бы шуму и выдал ее излишнюю заинтересованность.

Она легла спать, но в кровати ей не спалось. Она взяла легкое одеяло, вышла в гостиную и легла на диван, где спала три последних месяца во время болезни Леона. Но и тут ей вряд ли удалось бы уснуть: на окнах не было занавесок, и, глядя на небо, она точно знала, что луна уже взошла, хотя ее и не было видно.

Потом она различила автобус, он был где-то далеко, может, в Греции, а в нем много людей, которых она не знала. Мотор автобуса издавал какой-то тревожный стук. Она проснулась и поняла, что стучали в дверь.

Карла?

Карла не поднимала головы, пока автобус не выехал из города. Окна были затонированы, и никто не мог ее увидеть, но она все равно опасалась и не выглядывала. Только бы Кларк не появился! Выходя из магазина или стоя на перекрестке, он и понятия не имел, что в эту минуту она уезжает от него, он думал, что это обычный день. Нет, он думал, что это день, когда их план — его план — пришел в движение, и ему очень хотелось узнать, как далеко ей удалось продвинуться.

Когда автобус выехал за город, она взглянула на небо, глубоко вздохнула и оглядела поля, слегка лиловые из-за тонированных стекол. Рядом с миссис Джемисон она ощущала себя в полной безопасности и могла мыслить здраво. Присутствие этой женщины превращало побег в более рациональный поступок, чем можно было себе представить, фактически в единственный поступок, за который человек в этих туфлях мог себя уважать. Она рассказывала миссис Джемисон о своей жизни так, чтобы вызвать в ней сочувствие, но в то же время иронично и доверительно. Карла почувствовала, что в ней живет непривычная уверенность и даже здоровое чувство юмора. Она решилась жить согласно ожиданиям Сильвии. У Карлы было ощущение, что миссис Джемисон, которая производила впечатление натуры очень чувствительной и неумолимой, можно разочаровать. Но Карла не думала, что это произойдет. Если, конечно, ей не придется быть рядом с Сильвией слишком долго.

Ненадолго выглянуло солнце. И когда пассажиры сели обедать, бокалы с вином засверкали. С раннего утра не упало ни дождинки. Сильный ветер трепал траву на обочинах и рвал цветы в мокрых зарослях. Не дождливые тучи, а легкие летние облака стремительно неслись по небу. Все вокруг менялось, преображалось в этот солнечный настоящий июльский день. Автобус ехал быстро, и она не успевала замечать следы недавнего прошлого: большие лужи на полях, там, где вымыло семена, жалкие стебли кукурузы или побитое зерно.

Она вдруг подумала, что надо обо всем рассказать Кларку. По какой-то странной причине они выбрали именно это, самое сырое и тоскливое, место за городом, хотя наверняка рядом было много других уголков, где им повезло бы больше.

А может, еще повезет?

Потом она вдруг сообразила, что уже ничего не расскажет Кларку. Никогда больше не расскажет. Ей будет все равно, что с ним, или с Грейс, и с Майком, и с Джунипер, и с Блэкберри, и с Лиззи Борден. И если вдруг Флора вернется, она никогда об этом не узнает.

Второй раз в жизни она бросала все. Первый раз это случилось, как в старой песне „Битлз“: она оставила на столе записку, выскользнула из дому в пять утра и встретилась с Кларком на стоянке у церкви. Она напевала эту песенку, когда они уносились прочь: „Она убежала из дома, бай-бай!“ Теперь она вдруг вспомнила, как солнце вставало за их спинами, как она смотрела на руки Кларка на руле, на темные волоски его подмышек, как вдыхала запах машины, запах масла и металла, инструментов и конюшни. Холодный воздух наступающего утра врывался внутрь машины сквозь ржавые трещины. На такой колымаге никто из ее семьи никогда не ездил, и вряд ли она вообще когда-либо появлялась на тех улицах.