Джонатан Троппер - На прощанье я скажу

Он прижимается к Дениз и ощущает, что вот сейчас, в этот самый момент, она нуждается в нем. Никто не нуждался в нем уже очень и очень давно.

Ребенка передают отцу Эвана, сидящему на специальном стуле, и мотель склоняется над ним, бормоча что-то на иврите. Сильвер оглядывает собравшихся друзей и родственников. Все они улыбаются и делают фотографии, и тут абсурдность происходящего накрывает его с головой. Группа цивилизованных, весьма благополучных американцев собирается ради рядового усечения гениталий, за которым последует кофе с бубликами. Он вроде даже заприметил в саду стол с плитками для приготовления омлетов.

Он не так уж хорошо знаком с предметом, но научился определять два типа могелей: одни верят, что совершают священный обряд, вторые не смогли поступить на медицинский факультет. То, как этот могель натягивает латексные перчатки и красивым жестом разворачивает сверток с инструментами, выдает в нем принадлежность к последним. Ему глубоко за сорок, он гладко выбрит и явно наслаждается вниманием публики. Он достает скальпель, внимательно его осматривает, затем склоняется над младенцем и берется за дело. Тут комната начинает плыть, и Сильвер понимает, что вот-вот потеряет сознание. Он приваливается к стене и закрывает глаза.

Лицо Дениз в каких-то сантиметрах от его собственного, ее глаза покраснели, губы подрагивают, да и его самого бьет дрожь, как не бывало уже лет сто. Она смотрела на него, и он смотрел на нее. Казалось бы, ничего особенного, но впервые за многие годы они действительно видят друг друга.

Необрезанный пенис Сильвер впервые заметил у Джеймса Невинса, когда все переодевались на урок физкультуры в четвертом классе. Джеймс пытался надеть шорты, не снимая кроссовок — задачка не из простых, так что секунд тридцать он прыгал без штанов. Тонкий член Джеймса раскачивался туда-сюда, как маятник метронома, и Сильверу казалось, будто члену отрубили кончик. Он немедленно вообразил всевозможные ужасающие, хоть и неправдоподобные несчастные случаи, но больше всего его взволновало, как же мальчику удается писать.

— В чем дело, члена, что ли, не видал? — огрызнулся Джеймс, и Сильвер понял, что пялился на него.

— Что с ним такое? — брякнул он.

— Ничего с ним такого, кретин, — ответил Джимми.

Сильвер не помнит, что именно сказал на это, но тогда-то он впервые в жизни и получил по физиономии. За какую-то минуту целых два раза у него случилось «впервые». Это был великий день.

Даже сегодня он помнит вкус крови на языке, и он открывает глаза, а ребенок принимается громко плакать. Могель, покончив с отрезанием, выкрикивает благословения на иврите. Отец младенца тоже читает одно, его язык спотыкается на согласных, которые он не повторял с детства. Кто-то протягивает серебряный кубок. Могель макает в вино соску и засовывает ее малышу в рот. Если вы хотите его успокоить, почему не сделать это до того, как начнете резать, думает Сильвер.

А потом, когда он потянулся поцеловать ее, она отвернулась и краешком уха полоснула по его шершавым губам. Прости, сказала она, хотя за что она просила прощения, как и вообще все остальное, было для него полной тайной.

Рабби Сильвер обращается к присутствующим, напоминает им о религиозном смысле происходящего.

— Совершив обряд обрезания, мы приобщили это дитя к завету между Авраамом и Богом, и теперь Сьюзи и Эван дадут мальчику имя, а мы примем его в еврейскую общину Мы рождаемся несовершенными, и обрезание — первый шаг к тому, чтобы стать такими, какими нас хочет видеть Господь.

Эван и Сьюзи стоят подле Рубена, который запевает на иврите, и в ушах Сильвера звучит плач ребенка, а в паху он чувствует его боль, и вот уже в комнате не хватает кислорода, и он обливается потом. Сейчас его либо хватит удар, либо он потеряет сознание, но только не здесь, нет, он не рухнет на мещанскую, не стоящую своих денег мебель, которая выглядит так, будто взрослого человека не выдержит.

Он тихо исчезает, минуя коридор, комнату, несколько ступенек вниз, еще одну слегка утопленную комнату, которая у них, вероятно, зовется солярием, затем через стеклянные раздвижные двери на улицу и через сад, где официанты расставляют блюда и разливают мимозу.

«Не гожусь я для всего этого», — слышит он собственный голос. И симпатичный бармен с пирсингом в носу и большими зелеными глазами смотрит на него и говорит:

— Значит, нас уже двое.

Так Сильвер понимает, что произнес это вслух. Жара на улице впечатляет. После ледяного кондиционера внутри это желанное облегчение — словно шагнул в другое время года.

— Они там закругляются? — спрашивает девушка, вытаскивающая белую пластиковую пробку из бутылки шампанского. У нее темные короткие волосы с неровными прядями, будто она постриглась сама.

— Ага, — он чувствует, что смотрит на нее слишком пристально.

Забавная штука происходит с мужскими мозгами, ну или, по крайней мере, с его мужскими мозгами, которая, очевидно, вызвана приступом и неиссякаемой похотью, поселившейся в нем с раннего отрочества. Он может быть при смерти, может принимать участие в религиозной церемонии, что и по-настоящему волнует, и отчасти ужасает, может снова без памяти влюбиться в бывшую жену и в то же самое время не утратить способность разглядывать эту сексапильную барменшу, замечать завиток татуировки, что показался у шеи, вслушиваться в хриплые нотки ее голоса и прикидывать, как это все отражается в ее манере заниматься любовью.

Она смотрит на него и улыбается, веселая и безмятежная, а он хочет поцеловать эти расслабленные губы, хочет сбежать с ней и от нее одновременно.

— Вы играли в той группе, верно? «Сломанные маргаритки».

— «Поникшие маргаритки».

Она принимает поправку.

— Круто.

Он наблюдает, как она управляется с пробкой, поворачивает и потягивает ее, покуда пробка не выходит с мягким щелчком. Она ставит бутылку на стол и принимается за следующую.

— Вы в порядке? — говорит она.

— Я умираю.

Она воспринимает эту информацию не слишком всерьез. Она хорошенькая, и бармен к тому же, и эта комбинация по умолчанию делает ее исключительно невозмутимой.

— Мне просто нужно глотнуть воздуха, — говорит он.

— Ну, — замечает она, обводя взглядом большой сад, укомплектованный вдобавок панорамным бассейном и прудом с золотыми рыбками, — вы пришли по адресу.

Позднее гости прогуливаются по дворику, наслаждаются поздним утренним бранчем и бросают на него странные взгляды. Он сидит на краю бассейна, закатав штаны и свесив ноги в воду, и пьет шампанское прямо из бутылки. Подходит отец и садится на землю подле него.

— Что случилось? — спрашивает он.

— Не знаю, просто у меня… небольшой приступ клаустрофобии.