Томас Пинчон - Внутренний порок

Д-р Трехслой был типом извилистым — такое свойство время от времени наблюдается у торговцев алюминиевой обшивкой и сетчатыми дверями, которые некогда нечто пережили — брак, уголовное преследование, — и оно их так травмировало, что навсегда выкрутило из терпимости, поэтому сейчас он вынужден умолять потенциальных клиентов не обращать внимания на этот его неуточненный недостаток натуры.

За обедом в Административном холле на столы подавали пациенты, которые, похоже, так отрабатывали здешние счета, чтобы не платить полностью.

— Благодарю тебя, Кимберли. Руки сегодня тверды, как скала, я погляжу.

— Я так счастлива, что вы заметили, д-р Трехслой. Ещё супу?

Док с кочанчиком незнакомого овоща на вилке на полпути ко рту размышлял: если здесь эта публика — пациенты психушки, что у них в глубине, на кухне, вдали от чужих взоров? Кто, например, тут готовит?

— Попробуйте этот «шенен блан», мистер Спортелло, из нашего собственного виноградника. — От папы Лео, а также в позднейших экскурсиях по магазинным полкам Док выучил, что «blanc» означает «белый», а калифорнийские вина бывают скорее, ну, чуточку белесей того тошнотного желтоватого оттенка, на который он сейчас смотрел. Док сощурился на этикетку и заметил список ингредиентов в несколько строк длиной, а в круглых скобках — примечание: «Продолжение на обороте бутылки», — но сколько б ни старался как можно ненавязчивей посмотреть на этикетку с другой стороны, на него, как он отметил, начинали пялиться, а иногда кто-нибудь даже протягивал руку и отворачивал от него этикетку, чтоб он не смог её прочесть.

— Вы… уже бывали у нас? — спросил кто-то из штатных мозгоправов. — Уверен, что уже видел ваше лицо.

— Впервые тут, нормально я никогда не забираюсь сильно южнее Южного города.

— А не -нормально? — хмыкнул д-р Трехслой.

— Что?

— Я всего лишь имел в виду, что в Районе Залива сколько угодно квалифицированных заведений — чего ради вам тащиться в такую даль к нам? — Все прочие за столом подались вперёд, словно бы ответ Дока их крайне интересовал.

Пора извлечь из рукава кое-то, отрепетированное с Сортилеж.

— Я убеждён, — искренне произнёс Док, — что ровно как на теле человека можно определить чакры, так и на теле Земли имеются такие особые места, средоточья духовной энергии, благодати, если угодно, и Охай, благодаря присутствию одного лишь мистера Дж. Кришнамурти, определённо может рассматриваться как одна из таких более благословенных планетарных чакр, чего, к прискорбию моему, нельзя сказать о Сан-Франциско либо его непосредственных окрестностях.

После краткого лоскута молчания кто-то произнёс:

— Хотите сказать… Уолнат-Крик… не чакра? — и коллеги закивали и захмыкали на это.

— Что-то религиозное, — предположил д-р Трехслой, вероятно, тщась восстановить ореол профессионализма за столом, хоть и неясно, какой профессии.

После обеда Дока потащили на экскурсию, включавшую спальни, салон персонала с десятком телевизоров и бар с полным циклом услуг, камеры сенсорной депривации, олимпийских размеров плавательный бассейн и стену скалодрома.

— А тут что? — Док старался проявлять любопытство не более чем мимоходом.

— Это наше совсем новое крыло для размещения Блока Неподатливых Пациентов, — объявил д-р Трехслой, — пока не введённый в действие, но вскоре он станет красой и гордостью Института. Разумеется, вы можете в него заглянуть, если желаете, хотя смотреть там особо нечего. — Он распахнул дверь, и в вестибюле Док успел углядеть тот же рекламный снимок, что видел дома у Волкманна: Слоун на экскаваторе-бульдозере вручает гигантский чек. По возможности внимательно он ещё раз осмотрел фотографию и заметил, что ни одно лицо на ней, похоже, — не Мики. Его нигде не было видно, но Дока посетило жутковатое чувство: где-то поблизости, в каком-то зловещем неопределённом пространстве, чьи обитатели и сами не уверены, где находятся, в кадре или сразу же за ним и впрямь может оказаться некая версия Мики — не вполне так же, как дама с большим чеком была версией Слоун, но измененно и — его передёрнуло — возможно, умственно или физически ущербно. За вестибюлем перед собой он различал длинный коридор, по бокам — ряды идентичных дверей без ручек, уходившие в металлическую тень. Не успела главная дверь опять запахнуться, Док засёк глыбу мрамора с бронзовой табличкой, гласившей: «СТАЛО ВОЗМОЖНО БЛАГОДАРЯ БЕЗЗАВЕТНОЙ ЩЕДРОСТИ ПРЕДАННОГО ДРУГА «ХРИСКИЛОДОНА»».

Если Слоун финансирует психушки деньгами Мики, чего ж не принять воздаяние за это? Зачем ей анонимность?

— Мило, — сказал Док.

— Пойдёмте посмотрим, что снаружи.

Выйдя на территорию, Док сквозь дымку рассмотрел эвкалипты, пешеходные дорожки в колоннадах, неоклассические храмы белого мрамора, фонтаны, питаемые горячими источниками. Всё походило на маскировочные декорации на разрисованном стекле в старых «техниколорных» фильмах. То и дело вдали проплывали зажиточные психи и их прислужники. Как и предполагала тётка Рит, тут шло массированное капитальное благоустройство. Бригады озеленителей перекидывали друг другу и аккуратно ловили высокие изогнутые башни глиняных цветочных горшков. Плотники-каркасники слушали хардкоровый кислотный рок из приёмников своих грузовиков и колотили в такт. Команды мостильщиков лопатами накидывали асфальт, а дорожные катки гладко его укатывали.

Там были и теннисные корты, и плавательные бассейны, и волейбольные площадки. Дзэнский садик, по словам д-ра Трехслоя, перевезли сюда из Киото и воссоздали на месте до мельчайшей белой песчинки и трещинки на камне. Поблизости стоял церемониальный колокол, а рядом Док заметил странную тенистую беседку — будто гравюра на стали из какой-то старой и скорее всего запретной книги; внутри, показалось Доку, монотонно поют.

— Группа передовой терапии, — сказал Трехслой. Он показал Доку потайную винтовую лестницу, и они спустились в некий грот, сырой и тускло освещённый. Температура упала градусов на двадцать. Из влажных коридоров пение неслось громче. Трехслой завёл Дока в звукоизолированное помещение за зеркалами одностороннего видения, и в подземных тенях, зелёных, как слизь в аквариуме, в одной из десятка коленопреклонённых фигур в мантиях Док немедленно признал Дика Харлингена.

Что это ещё за еб-твою-мать?

Оказалось, это здесь не единственное знакомое лицо. У смотрового окна валандался санитар, очевидно, приведший сюда пациентов, — теперь он явно дожидался, когда можно будет отвести их назад. Время он коротал древним, как мир, развлечением: скатывал роликом галстук, с минуту придерживал его подбородком, а потом отпускал, и галстук разворачивался сам. Веселье не на один час. Док не обращал внимания на сам галстук, пока не понаблюдал некоторое время за этим развлечением, а затем либо подумал: «Срань господня!» — либо заверещал то же самое вслух, сразу он толком и не понял, что именно сделал, потому что на этой горилле был один из собственных, расписанных вручную особых галстуков Мики Волкманна — вообще-то в точности тот галстук, который Док не сумел найти в гардеробе Мики: с нарисованной на нём Шастой в позе такой покорности, что хватило бы разбить сердце её бывшего, если б он был в настроении. Доку едва удалось вернуться в настоящее время — д-р Трехслой как раз заканчивал некий свой комментарий и спрашивал, есть ли вопросы.