Томас Пинчон - Внутренний порок

Вообще-то несколько.

Доку, по меньшей мере, хотелось брякнуть горилле у окна что-нибудь вроде: «Эй, ты тут мацаешь мою бывшую», — но насколько это разумно? Мир только что разобрался на части, здесь кто угодно вьёт какие угодно макли, уже давно миновал тот миг, когда надо, как выразился бы Лохматусик, типа, сваливать отсюда, Скуб.

Нагрузившись комплектами заявочных бумажек и институтской литературой, Док забрался в автобус обратно к воротам. На остановке у жуткой беседки сел ещё один пассажир, оказавшийся Диком Харлингеном в халате с капюшоном: он жестами показал Доку «не болтай» и, среди прочего, — «сойди вместе со мной».

Вышли они у корта для игры в вышибалу. Там как раз шёл матч некоего Регионального всеинститутского финала: полно одинаковых футболок и воплей, не все по поводу игры, и на Дика и Дока внимания никто особо не обращал.

— На вот, надень. — Такой же халат с капюшоном, тут все их носили, и Док сомневался, что они из магазина религиозного обмундирования — скорее с распродажи пляжного снаряжения, уже вышедшего из моды. Он влатался.

— Ух-х… поневоле себя чувствуешь… Лоренсом Аравийским!

— Если будем ходить медленно и обдолбанно, нас никто не станет доставать.

— Эгей, может, это пригодится. — Извлекши и взорвав фигарку золотой Колумбии. Они пустили её по кругу, и немного погодя Дик сказал:

— Значит, Надю увидеть удалось.

— На минутку. С ней всё хорошо. И, похоже, ничем не замаралась.

Нелегко было увидеть, что происходит с Диком под тёмными очками, но голос его упал до шёпота.

— Ты с ней говорил?

— Сунул в дверь голову, притворился эдаким ловчилой журнальным. И Аметист эту засёк — судя по виду, у них обеих всё прекрасно. И чуть не продал Наде подписку на «Психологию сегодня».

— Ну. — Дик медленно покачал головой, словно слушая соло. — Ты не представляешь, как я переживал. — Может, и не собирался столько говорить. — Соскочила, ты уверен? В программу записалась или как ей это удаётся?

— Снова преподавать пошла, больше ничего не сказала. Здравоохранение, понимание наркотиков, что-то такое.

— А где, ты мне не скажешь.

— Если б и знал.

— В самом деле думаешь, я вообще могу на них как-то наезжать?

— Я не занимаюсь матримонией, чувак. Как ни вмешаюсь — жуть выходит, хорошо ни разу не заканчивалось.

Дик шёл рядом, спрятав лицо в тень капюшона.

— Наверно, и не важно.

— Это почему?

— Я к ним вернуться уже никак не смогу.

Док знал такой тон и терпеть его не мог. Он ему напоминал слишком уж о многих заблёванных сортирах, эстакадах над трассами, обрывах на Гавайях, вечно приходится умолять людей моложе себя, удручённых тем, что они с такой уверенностью принимали за любовь. Именно потому он и бросил влезать в семейные дела. Невзирая на что сейчас поймал себя на побужденье:

— А вернуться ты не можешь, потому что если вернёшься…

Дик покачал головой.

— Мне пиздец. Понял? И семье моей тоже. Это же как в банде. Как влез, так ты там, por vida [56] Пожизненно (исп.) . .

— И ты это знал, когда влазил?

— Я знал только, что, если останемся вместе, никакой пользы друг другу не будет. Дитё выглядело паршиво, и с каждым днём — всё хуже. Наебенимся, сядем и давай: «Мы друг друга на дно тянем, что же нам делать?» — и в конце концов не делаем ничего, или говорим: «Погоди, давай ещё вот срастим и со всем разберёмся, что-нибудь придумаем», — но ни разу ничего не придумали тоже. А тут эта возможность. У людей там деньги есть, совсем не то же самое, когда ебанаты эти библейские бродят туда-сюда по всему пляжу, орут на тебя, ничего подобного, они действительно помочь хотели.

Доку теперь пришло в голову — это он вспомнил, чтó Джейсон Вельвита говорил про вертикальную интеграцию: если Золотой Клык способен подсаживать своих клиентов, чего б ему не развернуться и не продать им программу соскока? Пусть ходят туда-обратно, доход вдвое больше, новых клиентов искать не надо — коль скоро от жизни в Америке нужно сбегать, картель всегда может быть уверен в бездонности своего резервуара новых потребителей.

— Меня только что сводили тут на экскурсию, — сказал Док.

— Собираешься вписаться?

— Дудки. Не по карману.

Они уж так настроились друг на друга, что Дик, захоти этого, мог бы расценить последнюю реплику как приглашение заговорить о том, что за сделку он тут заключил. Но Дик лишь молча шёл рядом.

— Если не соваться в советы по семейной жизни, — осторожно произнёс Док, — если б я кое-что быстренько проверил и нашёл бы какой-то подход, о котором ты, может, не подумал…

— Ничего личного, — это что, злость в голосе дрожит? — но это ты много чем не подумал. Хочешь проверять — проверяй, кто я, чтоб тебя останавливать, но, может, ты об этом пожалеешь.

Они дошли почти до ворот, и тени тут уже удлинялись. На пляже где-то сейчас и морской бриз начинает дуть в другую сторону.

— Я врубаюсь, ты хочешь меня с этого дела согнать, — сказал Док, — и кроме того, звонить тебе мне не стоило. Но послушай. Во что бы ты ни вляпался, я по-прежнему тут, снаружи. И перемещаться могу такими путями, которые тебе, возможно, и не…

— Я дальше сейчас не могу, — сказал Дик. Они остановились в абрикосом садике у ворот. — Так, давай мне халат.

Должно быть, Док на секунду отвёл взгляд от Дика. Где-то посреди вытряхивания из халата, или складывания его, или ещё чего-то одеянье выхватили у него из рук, взмахнули, как плащом фокусника, и когда Док посмотрел в то место, где был халат, Дик уже исчез.

Док поехал обратно по 101-й и прибыл на уклон к Тысяче Дубов как раз вовремя, чтобы дать по тормозам — перед ним вдруг материализовался микрик-«фольксваген» в огурцах, набитый хихикающими торчками. Полосу обгона уже заполонили полуприцепы, старавшиеся объехать «фольк», поэтому ехать туда не имело смысла. Некогда терпение изменило бы Доку, но с возрастом и умудрённостью он стал понимать, что у этих транспортных средств никогда, блядь, и не было никакой компрессии — такие уж инженерные решения приняли давным-давно в Вольфсбурге. Он перешёл на понижающую передачу, дотянулся до ручки громкости на приёмнике, который играл «Со мной вчера случилось что-то» «Перекати-Камней», и прикинул, что когда доедет до верха, тогда и доедет. Само по себе это ништяк, но теперь у него образовалось время подумать о галстуке Мики, и он принялся размышлять о том, как именно он попал к этому гамадрилу, а также неизбежно припоминать рисованный портрет Шасты Фей — на спине, всю распяленную и влажную, а также, если он не ошибся, хоть видел картинку и очень мельком, ещё и собравшуюся кончить.

Должно быть, этот конкретный галстук был на Мики, когда его загребли. Утром вытащил его из гардероба наобум, а то и глубже причины были. Потом его в «Хрискилодоне» переодели в пациентский прикид, галстук конфисковали — вот тут-то гамадрил его увидел и решил взять себе. Или Мики потом его обменял на какую-нибудь услугу в дурке строгого режима — телефонный звонок, покурку, чьи-нибудь пилюли? Ещё в колледже низшей ступени преподы научили Дока полезному представлению о том, что слово — не вещь, карта — не территория. Он предполагал, что можно расширить и на галстук с голой девкой — он не сама девка. Но сейчас ему не хватало здравомыслия чувствовать чего-то ещё, кроме того, что его ободрали — не сколько из-за Мики, сколько — и это теперь уже история древнего мира или как-то — из-за Шасты. Нафиг те фантазии, что её портрет мог возбуждать у гамадрила, — сколь же мало она могла значить для Мики, если он такое допустил?