Натан Файлер - Шок от падения

Теперь я почти не курю, но в то время у меня уходило примерно пол-унции в неделю. Дениз Лавелл считает, что это многое объясняет. Когда я рассказал ей о картинках, которые тогда рисовал, и как я при этом чувствовал, что мои руки движутся сами по себе, она сказала, что, скорее всего, я уже тогда был психом, просто в то время этого никто не знал.

Джейкоб бубнил что-то неразборчивое. Что-то про свою мать и про то, как ее причесали.

Он держал мою подушку, прижимая ее к себе.

Передо мной лежал блокнот, и я смотрел, как карандаш движется по бумаге.

Я даже не знал, что конкретно я рисую, просто рисунок появлялся у меня на глазах. В середине была коробка, но не плоская, а трехмерная, как на той открытке, которую я нарисовал для Саймона много лет назад.

— Прекрати.

Из нее тянулись трубы, похожие на щупальца, которые соединяли ее с другими коробками, поменьше. Скорее не коробками, а цилиндрами.

— Что ты делаешь, ты можешь сказать?

Они образовывали кольцо вокруг центра. Другие трубы, в свою очередь, соединяли их со вторым кольцом цилиндров, а потом с третьим.

Он вырвал у меня блокнот.

— Это идиотизм! Хватит уже!

Это был не единственный такой рисунок. Я рисовал эту картину раз за разом. Наверное, я целыми днями этим занимался.

Джейкоб уничтожал их, разрывая каждый листок на мелкие кусочки.

— Это мое, — сказал я.

— Чувак, ты уже не соображаешь, что делаешь.

— Это был мой блокнот.

— Давай займемся чем-нибудь еще. Поиграем в приставку, к примеру.

Я встал и пошел к дальней стене. Я не водил ручкой, я просто следил, как она движется.

— Мы потеряем залог, — напомнил он.

— Я не собираюсь никуда уезжать.

— Пожалуйста…

— Ну что тебе от меня нужно? Не видишь, я занят? Занят!

Я сорвался на крик. Не нарочно, просто так получилось. Он, похоже, испугался, и тогда мне стало стыдно. Я отвернулся к стене и смотрел, как передо мной материализуется очередной цилиндр.

— Извини. Просто я занят. Мне надо кое-что доделать.

Сквозь открытое окно долетал шум уличного движения и еще какой-то звук, которого я не мог разобрать. Джейкоб выкурил две сигареты, прежде чем снова заговорил.

— Помнишь школу? — спросил он наконец. Он говорил так тихо, словно боялся, что память его подслушает и сбежит. — Первый день, когда ты одолжил мне свой галстук?

Ручка выскользнула у меня из пальцев и упала на ковер.

— Это было очень давно.

— Да, но я никогда не забуду.

Я дал ему галстук, и он обернул его вокруг воротника, а потом беспомощно посмотрел на меня.

Даже не глядя на него, я знал, что он сейчас смотрит на меня точно так же. Я передвигаю память, как мебель, но все равно прихожу к одному и тому же. Ему был нужен не только галстук. Ему был нужен я, чтобы его завязать.

Мы с моей болезнью эгоистичны. Мы думаем только о себе. Мы преобразуем мир вокруг нас в сообщения, в тайные послания, звучащие только для нас.

В последний раз я позаботился о ком-то кроме себя.

— Все нормально, — сказал я. — Ничего не поделаешь.

Джейкоб не мог остаться, было бы нечестно, если бы я стал на него давить.

— Прости, Мэтт.

Я не плакал. Он никогда не видел моих слез. Но я был на грани.

— Тебе надо заботиться о маме, — сказал я. — Ей без тебя плохо.

Я связал нас с Джейкобом в аккуратный узел. Разрешил ему съехать. Он сказал, что будет заходить.

Думаю, теперь мы с ним друзья.

Тук

ТУКТУКТУК

МЕРТВАЯ ПТИЦА. Она валяется на земле у желтых помойных ящиков, и от этого мне немного не по себе.

Я сначала ее не заметил, потому что озирался по сторонам на случай, если Дениз в своей машине прячется за углом и мне придется убегать. У меня кончились сигареты, и я курил ментоловые, из бабушкиной заначки. Поэтому я заметил мертвую птицу, только когда выкинул на землю окурок и собирался на него наступить.

Это был птенец. Не знаю чей, но очень маленький и еще совсем без перьев и даже без глаз. Он лежал на грязном талом снегу, и я подумал, что надо бы бросить его в бак. Плохо оставлять его лежать на холоде. Но я не мог себя заставить. Сегодня я вообще ни на что не способен.

КОГДА ДЖЕЙКОБ СЪЕХАЛ, я решил, что тоже вернусь домой.

Я принял решение, когда он скрылся в фургоне Хамеда, а я стоял на мостовой и, как идиот, махал ему рукой. Поднявшись по лестнице, я был совершенно без сил. Мне совсем не улыбалось жить тут одному. Я даже думал позвонить маме и спросить у нее разрешения вернуться. Но я знал, что в этом нет нужды. У меня остался ключ. Я бы мог войти через заднюю дверь, и она бы бегом спустилась по лестнице.

— Ты была права, — сказал бы я. — У меня ничего не получилось. Я еще маленький. Мне надо жить с родителями.

Она бы улыбнулась, закатила глаза и разразилась истеричным смехом.

— Проходи, проходи.

Она обхватывает меня руками. Я зарываюсь лицом в ее халат.

— Извини, мам.

— Ах, малыш, малыш.

— Я очень старался.

— И что нам с тобой делать?

— Наверное, поступать в колледж уже поздно, как думаешь?

Она целует меня, и я чувствую, что изо рта у нее исходит слабый запах разложения. Я пытаюсь отодвинуться, но она держит слишком крепко.

— Мне немного больно.

— Тише, тише.

— Правда. Пусти.

— Что нам с тобой делать?

— Перестань так говорить. — Запах становится сильнее, заполняет всю комнату. Это не у нее изо рта. Что-то лежит на кухонном столе. Я вижу поверх ее плеча.

— Что это там? Мам, не надо.

— Тише, помолчи.

— Не надо. Ты меня пугаешь.

— Что нам с тобой делать?

— Да что же это такое?

Кукла вся голая, вымазанная липкой грязью. Ее бледные руки вытянуты на скатерти, а личико наклонено в нашу сторону. Глаза-пуговки смотрят прямо на меня.

Ха.

Это все фантазии и больше ничего.

После отъезда Джейкоба я представил, как возвращаюсь домой. Но на самом деле я даже не пытался. У меня было другое занятие — я сходил с ума.

У этой болезни есть рабочая этика.

— Ты просто находка для нашей команды, — сказал менеджер. Он откинулся в кресле и похлопал по своему галстуку с оленем Рудольфом. Я отработал всю рождественскую неделю и теперь интересовался, нельзя ли поработать в Новый год. — Продолжай в том же духе, и мы выдадим тебе свидетельство о профессиональной квалификации. Ты можешь улыбнуться, Мэтт. Я сделал тебе комплимент.

— Могу я работать в ночную смену?

— Я ведь уже сказал, что ты можешь работать в ночную смену.

— И сверхурочно?

Он сморщился, как будто тужится, и уткнулся в график дежурств.

— Надо только следить, чтобы у тебя не было переработки. Закон запрещает…

— Мне нужны деньги.

Он всегда отдавал мне свободные смены. Я работал столько, сколько мог, чтобы заплатить за квартиру, и еще потому что не хотел оставаться дома. Если честно, я тогда чувствовал себя очень одиноко. И когда я не был занят в доме для престарелых, я работал над своим специальным проектом.