Алексей Моторов - Преступление доктора Паровозова

В какой именно момент все взяло и вдруг резко поменялось? Мне кажется, я знаю. Бардак начался в апреле-мае восемьдесят восьмого. И начался он с мотоциклистов.

В ту весну на дорогах вдруг массово появились мотоциклисты. Они сбивались в огромные стаи, носились по улицам на своих железных конях, нагоняя страх на обывателей. В основном это были совсем молодые ребята, часто несовершеннолетние. Подражая рокерам, которых показывали в американских фильмах, вместо шлемов они стали повязывать банданы и катать девушек на заднем сиденье.

Бились они так, словно орешки щелкались. Никогда, ни до, ни после, мы не снимали такого кровавого урожая, как тогда. Покалеченных рокеров везли ежедневно, бывало, что и группами. Самые страшные повреждения были у пассажиров, вернее пассажирок.

А потом кто-нибудь из уцелевших решал приехать и поддержать своих раненых товарищей. Обычно это выглядело так. Ближе к вечеру к приемному отделению больницы подъезжала кавалькада мотоциклистов. Когда скромная, не больше десятка, когда огромная, под сотню. Поревев моторами на все лады, оставив пару человек охранять транспортные средства, они врывались в приемный покой и начинали все крушить на своем пути.

Больше всего им нравилось разносить стеклянные полки в шкафах с растворами. У многих в руках были палки, биты, велосипедные цепи. Почти все поддатые. Они постоянно выкрикивали что-то типа — лечите нашего друга, суки, а то мы вам устроим, как будто то, что они творили, было цветочками. Доставалось всем. И врачам, и даже пациентам. Шакалья свора, одуревшая от собственной борзости и безнаказанности.

Врачи ультимативно потребовали защиты. Именно тогда в больницах появились первые охранники. К нам отправили сержанта милиции с пистолетом. Однажды ему пришлось стрелять в воздух, и сразу ночные визиты любителей мотоспорта пошли на спад. Через год мотоциклетные травмы стали более редким явлением, а через пару лет и вовсе сошли на нет. И не потому, что эти ребята, перехватив культурки, вдруг разом воспитались. Просто они закончились. Я же сказал, бились ежедневно.

Но с тех пор пошло-поехало. Взять хоть огнестрельные ранения. Это же была редкость, экзотика. За первые шесть лет я видел их всего четыре раза. Несчастный случай на охоте, в воинской части, самоубийство, покушение на убийство. А в последний год работы в реанимации огнестрельные ранения привозили еженедельно, бывало, что и каждый день.

Правда, книги тогда можно было читать любые, и те, что раньше были под запретом, но утешало это немногих. Хотя при чем тут книжки? Да сам не знаю.

До работы в Первой Градской я даже не подозревал, насколько мужчины отличаются от женщин. Говоря это, я имею в виду не известные всем отличия анатомо-физиологические, а другие, более глобальные. Порой мне кажется, что женщины и мужчины — два разных биологических вида. Вот и сегодня, не успел зайти в свою женскую палату, тут же все со мной хором поздоровались. Только спросил, как прошла ночь, как мгновенно началось:

— Ой, доктор, а я так и не прилегла!

— А что такое? Опять колика?

— Да нет, доктор, не колика. Всю ночь у окна стояла, у нас же вечером трубу на улице прорвало. Как же, думаю, доктор наш на работу утром пойдет, ведь какая лужа огромная перед крыльцом! А вы ее так ловко сейчас перепрыгнули, ну чисто мальчик!

Вторая вступает:

— Доктор, а ведь ботинки на вас новые, красивые какие! И главное — к вашим глазкам подходят!

Третья подхватывает:

— А тут дочь моя приходила вчера, сказала, что жену вашу видела на прошлой неделе, когда вы сутки дежурили. Какая жена хорошая, навещает. Дочь сказала, красавица она у вас!

Четвертая:

— А сегодня перевязка будет мне? Ой, как славно! Вы когда перевязываете, у меня, доктор, мурашки бегают!

И так все восемь. Моя палата блатная, гвардейская, в ней всего восемь коек.

И я знаю, что они будут выполнять все предписания, ходить на все процедуры и в палате у них будет чисто, проветрено, все тряпочки постираны и на батарее просушены.

Спускаюсь в мужское отделение.

Здесь не только никто не здоровается, а вроде как даже и не замечают. Громко всем желаю доброго утра. Один вроде отреагировал, да и то непонятно, то ли ответил, то ли чертыхнулся. Двое смотрят в стену перед собой, тупо жуют. Еще один обошел меня как столб, отправился на выход в коридор. Халат нараспашку, все хозяйство наружу, рот приоткрыт. Типичная картина для психушки, но тут вроде урология.

Прошу оперированного больного прилечь на койку, осмотреть шов. Мнется.

— Так я это, чай попить собирался.

— Да я быстро вас посмотрю, мне полминуты нужно, не успеет чай ваш остыть!

Почему мужики — не все, но подавляющее большинство — в преклонном возрасте превращаются в полных кретинов? У женщин ведь совсем не так. Вот в женской палате всем живо интересуются, про политику говорят, кроссворды разгадывают, пусть дурацкие сериалы, но ведь смотрят. А у мужиков все сузилось до простых физиологических потребностей. Сказать ничего толком не могут, анамнез собирать у них сплошное мучение, адрес свой и то не все могут вспомнить. Особенно остро это чувствуется у людей простых, с плохим образованием, у тех, кто много и тяжело работал. Редкие интеллигенты и к ним приближенные сохраняются дольше.

Причин тут несколько. Разница в жировом обмене. У мужиков жировые бляшки откладываются в стенках сосудов, в том числе и головного мозга, вот они и глупеют, когда там снижается кровоток. А у женщин жир выстреливает под кожу, и они переживают за фигуру, не понимая своего счастья.

Но применительно к нашей действительности, основная причина деградации мужского населения — деменция алкогольная. А как же иначе, если человеку шестьдесят пять, а из них он пятьдесят лет бухает, заливая в себя литр водки ежедневно? Ведь все, что пьяный человек ощущает, как то: заплетающийся язык, шаткая походка, двоение в глазах — это не что-нибудь, а гибельные процессы в клетках головного мозга, которые, как известно, не восстанавливаются. Как представишь себе количество народа, у которого необратимо прокис мозг, так сразу становится грустно.

Ладно, накатаю-ка лучше парочку дневников. Я примостился за столом в коридоре и стал автоматически писать истории болезни. Хорошо, пока никто не дергает, можно не парочку, а побольше, а то обычно, пока сидишь пишешь здесь, на проходе, с какой только чушью не пристанут. Но такие уж тут условия труда.

Действительно, интересно у меня получилось. Все то время, пока пахал медбратом, частенько утешал себя мыслью: вот стану врачом, жизнь начнется другая, более легкая, что ли, денег будет больше, свободного времени. А в результате? В результате, конечно, я перестал мыть полы, перестилать больных и таскать судна. Мной не командуют все кому не лень, хотя и теперь начальников хватает. Дома чаще ночую. Это плюс.