Рафик Шами - Секрет каллиграфа

— Шесть порций мороженого! — объявил он, хвастаясь своим богатством.

Три из них он отдал Саре. Благодарностью ему стал влюбленный взгляд девочки, от которого — Салман почувствовал это точно — в груди у него прибавилось и мускулов, и силы.

Квартал Мидан лежит к юго-западу от Старого города. Отсюда караваны паломников отправлялись в Мекку, здесь же их встречали по возвращении. Поэтому на главной улице квартала, которая носит то же название, что и он, Мидан, так много мечетей и лавок, где можно купить все необходимое для хаджа, а также общественных бань, складов пшеницы и другого зерна. От этой улицы расходится множество меньших улочек и переулков. В их числе и Айюби, где стоят всего четыре дома и большой анисовый склад, вход в который расположен на параллельной улице.

Нура любила этот конфетный запах.

Переулок назван в честь клана Айюби, который раньше занимал все четыре дома и глава которого, Самих Айюби, отличился в восстании 1925 года против французов. Преследуемый властями, он бежал вместе с семьей в Иорданию, где нашел приют у англичан. Позже, когда Иордания стала королевством, Самих Айюби получил должность личного секретаря его величества и шпионил при дворе в пользу Британской короны. В Дамаск он так и не вернулся.

Вскоре после его бегства эти дома за относительно небольшую сумму купил богач Абдулла Махаини, чьи предки, выходцы из Центральной Сирии, поселились в Мидане еще в семнадцатом веке. Теперь магазины Махаини, торговавшие текстилем, кожей, оружием, строительными материалами и ценными породами древесины, были разбросаны по всей стране. Махаини имел представительства нескольких иностранных компаний: одной голландской фирмы, производящей электронику, немецкой — швейные машины, и французского автоконцерна.

Переулок заканчивался тупиком. Небольшой дом, образующий дно этого каменного мешка, по праву считался жемчужиной архитектуры старого Дамаска. Махаини преподнес его своей дочери Сахар, матери Нуры, на свадьбу. Остальные три дома он с большой выгодой продал.

В отличие от первой жены Махаини, подарившей ему четырех сыновей, вторая, мать Сахар, была, судя по всему, способна производить на свет только девочек. Все они отличались крепким здоровьем, и ни одна не задержалась в родительском доме дольше необходимого срока: к пятнадцати годам каждой нашелся супруг. Злые языки говорили, что их отца смущала разница в возрасте некоторых его жен и дочерей, потому что чем больше старел Махаини, тем моложе выбирал себе невест.

Сам он до самой смерти проживал в своем дворце неподалеку от мечети Омейядов. Женихи день-деньской обивали его порог, потому что заполучить в жены дочь Махаини было все равно что крупно выиграть в лотерею.

То же касалось и Сахар, не умеющей, как и все ее сестры, ни читать, ни писать, зато одаренной миловидностью. Многие искали ее руки: торговцы и портные, аптекари и учителя — и уходили ни с чем. Махаини только сочувственно улыбался матери Сахар, когда та сожалела об отказе.

— Я нашел для Сахар особого мужа, — повторял Махаини спокойно, как говорят люди, уверенные в своих словах. — И для нас большая честь иметь такого зятя.

Абдулла Махаини был начитанный человек и не без чувства юмора.

— Все мои силы уходят на поддержание мира среди моих девяти боевых жен, сорока восьми детей, десятерых слуг и двухсот пятидесяти работников. Наполеону приходилось легче.

Он был консервативен, но в меру. Взял себе девятерых жен, но ни одна из женщин его семьи не закрывала лицо на улице. Когда же кто-нибудь из ортодоксальных мусульман спрашивал его о причине столь странного решения, Махаини отвечал ему словами своего любимого ученого суфия:

— Бог дал нам лица, чтобы мы видели и узнавали друг друга. А благочестие надо блюсти в сердце.

А своим женам и дочерям Махаини объяснил, что паранджа — не изобретение ислама. Обычай закрывать женщинам лица существовал на территории Сирии за тысячу лет до пророка. В те времена это считалось признаком богатства и знатности. Только самые высокородные женщины могли публично носить паранджу. Крестьянок и рабынь за это наказывали.

Махаини любил компанию и остроумных собеседников. Он приглашал их к себе домой и в хамам, [5] Хамам — общественная баня на Востоке. где порой заключались торговые сделки. В числе его лучших друзей были два иудея и три христианина.

Купец восхищался всеми уважаемым, но небогатым суфием шейхом Рами Араби и не пропускал ни одной из его проповедей в квартале Мидан, предпочитая их помпезным службам Великого муфтия в ближайшей к его дому мечети Омейядов.

Так тщедушный шейх стал зятем великого Махаини, а потом и отцом Нуры.

Мать шейха Рами Араби так и не нашла общего языка с невесткой, в то время как его отец любил ее до безумия. Однако он был малообщителен и жил закрыто, в прямом смысле этого слова. Дедушка никогда не приходил без крайней необходимости, но уж тогда-то мать Нуры привечала его как желанного гостя. Бабушка же Нуры по отцовской линии, напротив, часто баловала их своими визитами. Это была энергичная и бесцеремонная старушка.

— Дайте мне только одним глазком взглянуть на благословенную Нуру — и я уйду, не то прислуга меня обворует, — говорила она, только переступив порог их дома. — И чем скорей мне подадут здесь приличный кофе, тем скорей я исчезну.

Ни для кого мать Нуры не готовила кофе так быстро, как для нее.

Сам Махаини навещал их каждую пятницу после праздничной молитвы. Он утверждал, что только по пятницам и может спать спокойно, не мучаясь никакими проблемами. Потому что молодой суфий, словно по наущению свыше, дает во время проповеди ответы как раз на те самые вопросы, которые волнуют старого торговца в течение всей недели. Сахар, мать Нуры, пошутила как-то, что шейху было бы лучше жениться не на ней, а на ее отце. «Они так подходят друг другу», — сказала она соседке.

Однако и эти приятели нередко спорили, стоило им только остаться друг с другом наедине. Махаини советовал юному шейху во время проповеди не витать в облаках и время от времени оглядываться на паству, не поспевающую за его мыслью. Иначе он даст хорошую фору своим врагам и, вместо того чтобы стать муфтием Сирии, будет до конца своих дней наставлять неграмотную чернь да глухих стариков.

— Что вы такое говорите? Разве вы неграмотный? — поинтересовался у тестя Рами Араби.

— Что?! — громко переспросил тот и захохотал.

— Сирийцы громко храпят, пока мимо них мчится поезд цивилизации. Со спящим можно вытворять что угодно. Но храпун громко вскрикивает, если его разбудить, — продолжал отец Нуры, всплескивая руками.

После таких встреч старик Махаини всегда бранил себя за то, что слишком жестко раскритиковал своего ученого зятя. Тот же, напротив, каждый раз решал для себя следовать мудрым советам тестя и впредь давать людям неудобоваримое лекарство не ведерными дозами, а по чайной ложке.