Рафик Шами - Секрет каллиграфа

Двое коллег Салмана должны были делить с ним доставку заказов на дом и обслуживание посетителей кофейни. Ни один ни другой не могли ничем серьезно досадить новичку, поскольку знали, какую слабость питает к нему хозяин. Им оставалось лишь догадываться о причинах особого отношения Карама к этому костлявому юноше с оттопыренными ушами и держать свои версии при себе. Обоим было известно, что становиться Караму поперек дороги опасно.

В то же время ни Самих, ни Дарвиш никогда — вплоть до ухода Салмана из кафе осенью 1955 года — не упускали возможности разозлить его или заманить в ловушку, с тем чтобы оставить себе лучших клиентов и самые щедрые чаевые. Как правило, все это оборачивалось для них напрасной тратой сил. Салман был вежлив и обходителен от природы и пробуждал к себе сочувствие даже в самых отпетых скрягах.

Но особенно раздражали их привилегии, которые Салман получил уже на вторую неделю работы. Новичок был вхож к хозяину. Раз или два в неделю Карам поручал ему сделать покупки и отнести к нему домой.

Владелец кофейни жил в окрестностях горы Квассиун, что высится над Дамаском в его северо-западной части. Немногочисленные дома этого квартала утопают в зелени, со всех сторон окруженные ухоженными садами и огородами, с фруктовыми деревьями, миртом и зарослями опунции. Жилище Карама располагалось неподалеку от площади Хоршид, которую еще называют площадью конечных остановок, потому что ею заканчиваются в Дамаске все трамвайные маршруты.

Половину приусадебного участка занимали яблони, абрикосы и миртовые деревья. Опунция и вьющаяся роза оплетали забор, образуя непроницаемую для посторонних взглядов стену. В доме было слышно журчание реки Ясид, из которой Карам для своих нужд откачивал ручным насосом воду.

Этот дом с садом он унаследовал от бездетной тети и жил там один.

Пройдя по узкой тропинке, обсаженной кустами олеандра, и миновав порог в три ступеньки, можно было от садовой калитки добраться до деревянной входной двери — настоящего шедевра дамасских резчиков. Открывавшийся за нею темный коридор делил дом на две части и заканчивался спальней. С правой его стороны находились большая кухня и крохотная ванная, с левой — просторная гостиная и маленькая светлая комнатка с окнами в сад.

Спальня в конце коридора не имела окон. Здесь всегда витал запах плесени. Карам пытался бороться с ним разной цветочной водой, но делал только хуже. Впрочем, он все равно не любил пускать гостей в эту комнату.

Салман чувствовал себя непривычно в доме Карама. В квартире его родителей для разных нужд не выделялось отдельных помещений: в каждой комнате и мылись, и готовили, и спали, и отдыхали.

— Спальня — мой храм, — говорил Карам.

Там действительно иногда стоял запах ладана.

Правда, старший из работников кофейни, Самих, утверждал, что это не ладан, а гашиш, который по ночам Карам курит в огромных количествах.

Как-то раз, оказавшись один в доме Карама, Салман не выдержал и заглянул в спальню. В центре ее стояла огромная кровать из темного дерева. Больше ничего интересного там не было. Но над кроватью Карам соорудил целый иконостас с фотографиями. Приглядевшись, Салман увидел, что все это снимки одного человека: парикмахера и культуриста по имени Бадри, который часто захаживал в кафе, чтобы заказать меню для своих мышц.

Фотографии Карама представляли его в самых разных позах и ракурсах: улыбающимся и подчеркнуто серьезным, одетым и в одних плавках, с кубком чемпиона в руке и без. Бадри ежедневно тренировался в спортивном клубе и никогда не упускал возможности продемонстрировать свои мускулы. Волосы на груди, ногах и руках он тщательно сбривал, как женщина. У него была загорелая кожа и глуповатый взгляд.

Салман каждый день занимался с Сарой, после чего относил Пилоту миску с мясными обрезками, которые за гроши покупал у мясника, и до изнеможения играл с собакой в полуразрушенном здании бывшей бумажной фабрики.

Несколько грошей он всегда отдавал Файзе, чтобы та купила для матери чего-нибудь вкусненького, потому что денег, которые выделял отец, хватало только на то, чтобы ей не умереть с голоду. Оставшуюся сумму Сара прятала в укромном месте на черный день. Салман полностью доверял девочке, хотя за услуги она требовала от него ежемесячно большую порцию фисташкового мороженого. Она называла это процентами. Лишь по прошествии нескольких лет Салман понял, что эти отчисления было бы правильнее назвать банковским сбором. Но мороженое он всегда покупал ей без возражений. И не только потому, что любил и Сару, и ее мать, но и потому, что не имел другой возможности хранить свои капиталы.

За два года Салману удалось накопить так много, что он решил сделать матери подарок. За Мариам водилась одна странность, которую Салман помнил с самого раннего детства. Каждый год перед Пасхой она говорила сыну:

— Ну что, Салман, давай принарядимся к празднику, как порядочные люди.

Первое время мальчик клевал на ее приманку. Думал, что отец дал ей денег. Он тщательно умывался, причесывался и отправлялся вместе с матерью на рынок Сук-аль-Хамидия, где было много магазинов и витрин с красивой одеждой.

Мальчик радовался, потому что ботинки, которые он носил всю зиму, к весне просили каши и размокали внизу, в то время как сверху, наоборот, становились твердыми, как жесть. «Обувь бедняка предназначена для истязания, чтобы он мог искупить свои грехи и после смерти попасть в рай», — говорил Махмуд, разносчик из соседней пекарни, похлопывая ботинок, от которого у него кровоточила нога. При этом раздавался звук, как будто он стучал по дереву.

И так, из года в год, Салман не терял надежды получить на Пасху новую обувь и отправлялся с матерью на базар. Там они ходили от витрины к витрине, иногда мать останавливалась и подолгу разглядывала какое-нибудь платье или охала при виде детского костюмчика или пары ботинок, потом переводила взгляд на сына и рассматривала его, словно прикидывая, подходит ему этот размер или цвет. И двигалась дальше.

Спустя час Салман не выдерживал и дергал мать за рукав:

— Мама, мама, когда же наконец мы куда-нибудь зайдем?

— Зайдем? — переспрашивала Мариам. — А зачем нам куда-нибудь заходить?

— Чтобы купить мне ботинки, а тебе платье, — удивлялся Салман.

— Ах, мальчик мой, где же я возьму столько денег!

Теперь он смотрел на нее испуганно.

— Ну не делай такое глупое лицо, — говорила она ему. — Просто любуйся всей этой роскошью и воображай, что гуляешь здесь нарядный и красивый.

Словно рассердившись, Мариам прибавляла шагу и быстро проходила оставшиеся ряды.

И вот за неделю до Пасхи Салман пригласил мать на рынок Сук-Аль-Хамидия, и дорóгой они много смеялись, вспоминая прошлое. Возле одной из витрин мать увидела красивое платье и остановилась.